Канареечное счастье
Шрифт:
Мучительно краснея, он вдруг вспомнил, как Наденька встретила его на следующий день после капитанской потасовки. Он неумело солгал ей тогда насчет лестницы и будто бы он свалился в темноте. Все это вышло глупо. Наденька выслушала его и недоверчиво усмехнулась.
— У вас такой вид, словно вы с кем-то подрались, — сказала Наденька. Впрочем, тут же добавила: — Словно вы кого-то поколотили.
«Она это снисходительно, — подумал Кравцов. — А пластырь на носу действительно смешон… Она смеялась тогда без всякого стеснения».
Вспомнив
«Нет… Что-нибудь героическое, — подумал Кравцов. — Что-нибудь исключительно важное… — Скрипки опять дохнули издалека волнующим воспоминанием. — Что-нибудь такое… такое…»
Он глядел уже поверх домов в раздвинувшуюся синеву неба…
На складе у Федосей Федосеевича он застал незнакомого ему господина, плотно вросшего в кресло короткой, словно обрубленной фигурой. На бритом и полном лице над несколько широкой переносицей узлами вязались седые брови. Седые волосы отливали цинком. Уже с порога Кравцов понял, что здесь происходит форменное сражение. Федосей Федосеевич наступал по всему фронту.
— Нет, ничего не выйдет из вашего проекта, милый мой Никодим Поликарпович, — говорил Федосей Федосеевич. — И вот рассудите сами: поляки ненавидят чехов. Чехи ненавидят поляков. Болгары и сербы друг с другом на ножах. Какое же может быть единение славян, подумайте сами?
— А вот и может быть, — упрямо не соглашался гость. — И очень даже грандиозно выйдет. Очень даже помпезно. Вы только выслушайте меня до конца. Для единения всех славян мы устанавливаем в Европе какой-нибудь определенный день. Скажем, для примера, первое февраля. И в этот день все славяне выходят на улицу: русские, чехи, поляки и так далее. Вы представляете себе грандиозность картины? Они идут, несут знамена, поют славянские песни…
— Да куда же они пойдут? — прервал его наконец Федосей Федосеевич.
— Это дело особых комиссий, — спокойно ответил гость. — Пусть комиссии разработают подробный план, куда им, вообще идти. Уж куда-нибудь да пойдут, не беспокойтесь. И ведь не это, в конце концов, важно. Важно то, что мы, русские, первые додумались до такого грандиозного плана.
В пылу разговора оба старика не заметили Кравцова. Он остановился у двери, разыскивая глазами Наденьку. Ее не было в комнате. «Не задержалась ли она в ресторане? — подумал Кравцов. — Тогда можно пойти ей навстречу».
Тихонько отступая к двери, он незаметно выбрался наружу. Еще в коридоре ему было слышно, как Федосей Федосеевич продолжал спорить со своим гостем:
— Вы только рассудите: поляки народ себе на уме… У сербов…
Голоса удалялись и затихали по мере того, как он спускался вниз по лестнице. И вдруг, при самом выходе на улицу,
— Мне нужно поговорить… сказать, — пробормотал он, почти до боли сжимая ее руку. — Я вас искал. Я должен сказать…
Он увлекал ее куда-то на середину улицы, уже не соображая ничего и с нервно подергивающимися губами. Промчавшийся мимо автомобиль чуть не задел их краем кузова. Наденька невольно вскрикнула. Она попыталась было вырвать от него свою руку, но затем на лице ее промелькнула лукавая усмешка. Несколько раз он наступил ей на ногу и даже едва не упал, поскользнувшись на трамвайной рельсе. Он шел как лунатик. Дойдя до чугунных ворот, открывающих вход в небольшой скверик, они повернули в аллею и уселись на ближайшую к ним скамью. Весь мир застыл в томительном ожидании. И, глядя на сверкающий посредине дорожки осколок стекла, Кравцов почему-то подумал, что этот осколок может просиять для него или радостью или горем.
«Если радостью, то, должно быть, вот так, — думал он, вглядываясь в сияющую точку. — Но если горем…»
Как по ступеням, отсчитывая каждый удар сердца, он стал медленно скатываться вниз. В сверкающей точке, на которую он продолжал смотреть, возникали пугающие его намеки.
— Ну? — спросила Наденька. — В чем же дело? Ведь вы мне обещали что-то сказать.
Она взглянула на него с легкой улыбкой.
— Я хотел вам… хотел… — пробормотал Кравцов в замешательстве. — Я хотел посоветоваться с вами, Наденька.
— Посоветоваться со мной? — притворно удивилась она. — О чем же именно?
— Обо всем, — солгал он неуклюже. — Обо всем, о чем я хотел.
— Но о чем же все-таки? — лукаво настаивала она. — Уж не об этом ли?
И она придвинулась к нему ближе.
Он окончательно смутился. Глядя себе под ноги, он подумал с тревогой, что сейчас, сейчас это случится. Он попытался было наступить каблуком на подбежавшую к нему тень от раскачивающейся ветки, но тень отпрянула в сторону и потом опять возвратилась назад, трепещущая и неуловимая.
— Уж не об этом ли? — снова спросила Наденька. Потом, смеясь, она воскликнула: — Боже, как вы глупы! Но говорите, я слушаю.
У него, как у паралитика, совсем отнялся язык, и он сидел молча, бледный и растерянный.
— Ну я вам помогу, — предложила она. — Вы влюблены в кого-то и хотите, должно быть, со мной посоветоваться. Красива ли она, по крайней мере? Любит ли вас? Говорите!
— Она прекрасна! — воскликнул Кравцов.
Несколько секунд они сидели молча, не глядя друг на друга, словно прислушиваясь к шелесту деревьев. Два воробья, слетевших вниз на дорожку, как фехтовальщики, прыгали друг перед другом.