Канареечное счастье
Шрифт:
И как пришел день нашего отъезда, господин Чучуев говорит:
— Придется, — говорит, — нам кой-какие села проехать. Иначе никак нельзя. Потому слева от нас полюс Земли находится и пустынная местность.
— А что, — говорю, — если б через полюс этот самый перемахнуть? По крайности никто б и не заметил.
— Нет, — говорит. — Это никак нельзя. Очень там много градусов. К тому же и дороги не совсем подходящие.
И вот на зорьке пустились мы в путь.
Как сейчас помню — выбежала из юрточки собака наша и жалостно-прежалостно завыла.
— Цыц! — крикнул господин Чучуев. И камешком в нее швырнул.
А я так полагаю, что знала она собачьим разумом условия нашей судьбы.
Теперь как погляжу я в прошедшие времена, многому совершенно удивляюсь. Не иначе, думаю, счастливый случай. Потому погибнуть нам надлежало в сибирской тундре. Очень уж суровая там этимология местности. А тут еще к вечеру, как стало смеркаться, господин Чучуев и говорит:
— Как же, — говорит, — мы огонь разведем?
Подивился я такому вопросу.
— Что ж, — говорю. — Совсем пустое дело. Просто себе костер запалим. Только от ветру надо какую защиту сыскать.
— Нет, — говорит господин Чучуев. — Никак не возможно. Без спичек, — говорит, — все равно ничего не выйдет.
— То есть, — спрашиваю, — почему без спичек?
И уж здесь, скажу по совести, мурашки у меня пошли по телу.
— А потому, — говорит господин Чучуев, — что забыли мы запастись на дорогу спичками. Все про главные вещи заботились… Спичек же вовсе не захватили.
Чуть я вожжи не выронил из рук, услышав такое признание. И как есть на всем ходу произвел остановку саней.
— Господин Чучуев, — говорю. — Ведь помрем мы теперь обязательно и выпустим дух понапрасну… И трупы нашего тела употребят для пищи четвероногие существа. А главное, — говорю, — ночь надвигается и совершенно в пустынном поле.
Задумался господин Чучуев. Достал из кармана очки и стал оглядываться.
— Это что? — говорит. — Как будто лесок впереди… Явственно различаю деревья на горизонте.
Посмотрел я куда он рукой указывает и прямо-таки, скажу, отчаялся.
— Эх, — говорю, — господин Чучуев! Ведь это же вовсе не лес, а просто оленьи рога. И здесь же, у нас под ногами. Вместе еще укладывали перед отъездом.
— Да, точно рога, — признал господин Чучуев. — Теперь уж и сам вижу. А вроде было, как лесное пространство…
Ну, понятно, распрягли мы животных, стали ночлег устраивать. Разгреб я вокруг снежок, наскоро поставил палатку. Потому темно уже было и звезды на небе выткнулись. Грустно мне сделалось на душе вследствие их сияния. И хоть знал из книг, что самые это обыкновенные наши спутники, а все-таки кольнуло в сердце. Зачем, думаю, сияют? Куда глядят? Горе, думаю, высматривают людское. И так мне казалось, что просто они есть небесные финтифлюшки. Без толку горят вообще и ни к чему при подобной температуре. Холод же был хуже крапивы. Так и жжет. Носа нельзя обнаружить.
Залезли мы в палатку, укутались в одеяла. Как будто
Вздрогнул я от неожиданности и пробудился. Гляжу, свет снаружи сквозь щелку пролился. И что-то стучит сбоку. Что бы, думаю, стучало? Поднял я голову, стал слушать. Когда вдруг говорит мне господин Чучуев слабым таким голосом и вроде как заикается:
— В чем, — говорит, — дело?
— Да вы никак тоже не спите? — спрашиваю.
— Нет, не сплю.
— А слышите, как бы в палатку к нам нечто стучится?
— Нет, — говорит господин Чучуев. — Ничего нет такого. Это, — говорит, — у меня зубы стучат во рту.
И впрямь, гляжу, трясется у него бородка, ходуном ходит, ровно бы куст на ветру.
— Бог ты мой! — кричу. — Чего ж вы раньше не скажете? Закутать вас надо теплее. Ай-я-яй! — говорю. И прочее.
Снял я ему очки собственноручно, как грудному ребенку.
— Нате вам теплую шаль. Закутайтесь хорошенько. Разве, — говорю, — возможно такое пренебрежение?
Послушался меня господин Чучуев, набросил на себя шаль.
— А только, — говорит, — и у вас уши давно отморожены.
Ухватился я рукой моментально за собственное ухо и обомлел.
Не чувствую. Вроде как будто кого другого держу. И прослезился я даже тогда от подобной обиды. «Как же, — думаю, — жить без ушей? И зачем, — думаю, — теперь ушные отверстия?..» Словом, отчаялся совершенно. И так скажу: кабы не научные мысли, совсем бы от горя свихнулся.
Господин же Чучуев, спасибо ему, утешил.
— Здесь, — говорит, — у многих животных уши совсем отсутствуют. Нельзя быть ушастым в подобной местности. Климат не дозволяет. Если, к примеру, моржа возьмете — не видно у него ушей совершенно. И у тюленя, подобно предыдущему зверю, то же самое. Такая же тонкая организация. А все же, — говорит, — потрите вы уши снежком на всякий случай.
Выбежал я в тот же момент наружу, стал производить натирание. Больно было спервоначалу, вроде как будто ножами резало. Однако потом полегчало. «Ну, хорошо, — думаю, — хоть для красоты сохранятся». А сам в то же время взглянул в туманную даль. И вдруг замечаю — неаккуратность большая в природе случилась. Черное поднялось над полем облако, и снег кое-где курится. Ветер же словно утих и прекратил дуновение.
«Неужто буран?» — думаю. И только сообразил — дунул с севера агромадный вихорь. Чуть с ног не свалил. И поднялось чистое светопреставление. Засвистело вокруг нас, запело. И враз опрокинуло палатку со всеми принадлежностями обихода. Выполз господин Чучуев из-под обломков крушения. За голову держится руками.
— Ой! — кричит. — Что вы наделали?
Досада меня разобрала, понятно, при этих словах.
— При чем здесь, — спрашиваю, — моя персона? Я, — говорю, — за природу не могу быть ответчиком.