Канареечное счастье
Шрифт:
И еще хотел кое-что сказать, но уж ничего нельзя было вымолвить вследствие бури. Завыла она, проклятая, забросала глаза снегом. Вижу, унесет еще, чего доброго, палатку. И главное, соображаю: убегать надо от физического явления.
— Ловите оленей! — кричу. — Я уж сам с вещами управлюсь!
Стал я наспех собирать наше совместное имущество. Кое-как опростал из-под снега сани, потому темнота началась, хуже чем в ночное время. Ветер же прямо с ног сбивает. И пальцы одеревенели на морозе — ничего захватить нельзя. И вдруг чувствую, сдавило мне
— Вы это что? — спрашиваю.
А он себе, например, как бы не в своих чувствах.
— Я — Я… — говорит.
— Что вы? — кричу.
И чуть не плачу вследствие холода и досады.
— Я это оленей, — говорит господин Чучуев. — При помощи веревки поймать хотел…
Обозлился я и даже выругался неуважительно.
— Вы, — говорю, — после этого экземпляр. Даже удивительно такое обхождение. Хоть веревку, — говорю, — отпустите малость. Дышать нечем.
Выбрался я кое-как из сугроба на чистую местность.
«Батюшки! — думаю. — Света не видать божьего. Снегом сечет в лицо, как прутьями древесной растительности. И уж тьма! Зги божьей не видно… Что ж, — думаю, — пришел конец…»
И появилась у меня глубокая мысль ума.
«Нельзя, — думаю, — сидеть на месте. Занесет метелью. Обязательно следует продолжать караван. Главное, — думаю, — оленей запречь бы».
Бросился я разыскивать животных, а господину Чучуеву поручил наши пожитки укладывать. И как было, конечно, темно, с трудом я отыскал данных зверей. Зарылись они совершенно в снежный покров — только обрубки рогов торчат на манер палисадника. Подошел я к ближайшему, зову.
— Оля! — говорю. — Оленька! Вставай, — говорю, — Олеша!
А он только храпит и глазами поводит.
— Ах ты, — говорю, — стервоза!
Досада меня разобрала. Ткнул я его сапогом в бок, вижу — встает. За ним и второй подымается. Нацепил я кое-как им уздечки, подвел к саням. И уж как нам удалось выехать — самому сейчас непонятно.
Трое суток блуждали мы в тундровой полосе. Можно сказать, даже без удовлетворения аппетита. Потому провиант растерял господин Чучуев еще на последней стоянке.
На четвертый же день, как поутихла немного буря, огляделись мы по сторонам света. И как глянул я в южный конец — сердце у меня запрыгало от радости. Ясно вижу, вроде как синькой подведено — леса виднеются на краю неба. Даже про голод забыл при таком стечении обстоятельств.
— Господин Чучуев! — кричу. — Хвойные породы обнаружились!
Обрадовался господин Чучуев, хоть и не видел еще ничего по причине близорукости глаз.
— Какие, — спрашивает, — деревья — сосны или ели?
— Еще не видно, — говорю, — в точности. Потому верст сорок к ним будет, если не больше. А только к вечеру обязательно приедем под сень дерев.
Хлестнул я оленей кнутом
«Лишь бы, — думаю, — приехать поскорее. А уж там, в лесу, все же и климат теплее, и ветер не так чувствителен».
И господин Чучуев приободрился.
— В лесу, — говорит, — непременно добуду огонь. Есть такой способ у древнего человечества. Очень даже простой будет этот способ. Взять только два куска дерева и тереть их друг о дружку, пока не загорятся.
— Да неужто, — спрашиваю, — есть такой способ?
— Есть, — говорит господин Чучуев. — Во всех ученых книгах про это написано.
Изумился я подобным словам. «Очень, — думаю, — далеко наука шагнула».
А господин Чучуев внезапно ко мне обратился.
— Как же, — говорит, — я про главное позабыл? Ведь теперь сварим мы суп превосходный.
Заныло у меня под ложечкой при этом напоминании.
— Эх, — говорю, — господин Чучуев! К чему дразнить червяка? И потом из чего, например, варить?
Нахмурился господин Чучуев.
— Я, — говорит, — не шутки шучу, а на основании ученых посылок. Кабы вы читали про иностранных путешественников, и вам бы многое стало ясно.
За сими словами достал он из-под брезента старые свои ботинки:
— Вот из чего мы суп приготовим.
Скажу с откровенностью, струхнул я при этом и даже отодвинулся на край саней. И горечь у меня на душе появилась.
«Рехнулся, — думаю, — человек и потерял рассудок мысли. И что теперь делать? Вокруг снега неоглядные и никакой со стороны людей помощи».
Однако как стал господин Чучуев из науки выкладывать, разочаровался я в грустном своем решении. Вижу, действительно научный разговор.
— Вспомним шведского путешественника, — говорит господин Чучуев. — Ведь погибал человек в снежной долине. А что спасло? Собственная догадка. Как пришлось ему претерпеть голод, бросился он моментально на собственного оленя и съел. Потом, как не стало оленя, скушал он шкуру его и прочие препараты. А после разгрыз кожаные ботинки… И еще был один англичанин, который мышами в тундре питался…
И стал господин Чучуев приводить научные примеры. Задумался я, слушая беседу. «Какие, — думаю, — испытания на пути человеческой жизни! Живет себе человек преспокойно. И вдруг — хочешь не хочешь питайся мышами… Зачем же, — думаю, — такая неаккуратность в природе? По меньшей мере оригинально».
Между тем время близилось к вечеру, и вскорости лес очутился совсем перед нами. Высокий был лес — из строевой елки, и показался он мне чересчур агромадным. Прямо-таки конца-краю не видно. Господин же Чучуев стал поторапливать.
— Въезжайте, — говорит, — поскорее в лесные дебри. Нечего медлить.
Хлестнул я оленей кнутом, и со всего размаха свалились мы моментально в лесную яму. Так нас санями и накрыло сверху. И снегом, конечно, забило рот. Даже выругаться не успел по причине досады. Зато как высвободился из-под саней, стал я упрекать господина Чучуева насчет поспешности.