Канцлер (Гардемарины, вперед - 3)
Шрифт:
Утром Мелитриса обрушила на хозяйку дома лавину вопросов: кто, зачем? Фаина молчала, потом пригрозила:
– Если будете мне надоедать, я вообще с дачи съеду. А вас с Устином оставлю. Да под ключ! Вы слова-то русские понимаете: не ведено мне отвечать! И не бунтуйтесь! Вы и так здесь в большой свободе живете. Мне приказали вас не стеснять. Я и не стесняю. По всему дому гуляете и едите вдосталь!
Мелитриса молча села за прялку.
Страстно ожидаемый Аким Анатольевич появился на четвертый день. Это был раскрасневшийся от ветра, необычайно бойкий тридцатилетний человек в одежде из ярких сукон-
* Брыжи - воротник, определенным образом собранный в складки, такие воротники в Голландии назывались "мельничный жернов".
* * Браденбуры - шнурки из металлической нити, нашивались на полы кафтана или на застежку, свободный конец завершался кисточкой.
_________
На Мелитрису он смотрел любовно, так оглядывают что-то выгодно, недавно приобретенное и дорогое сердцу: карету, мебель или, скажем, камзол, словом, такую покупку, которая глаз не имеет, а потому не может ответить взглядом.
– Ну, как она?
– спросил он Фаину, предлагая Мелитрисе жестом пройти в гостиную, так девушка называла большую комнату.
– Без особых волнений, - отозвалась хозяйка, - но вопросы задает.
– Это понятно, - оптимистично заметил Аким Анатольевич, усаживаясь.
– Что ж, госпожа Репнинская, приступим.
– Я ни к чему приступать не собираюсь, - с вызовом отозвалась Мелитриса.
– Вначале скажите- кто вы такой и что вам от меня надо?
Аким Анатольевич чуть заметно кивнул Фаине, и та поспешно удалилась.
– А вы так-таки и не догадались?
– воскликнул удивленно гость, правда, может быть, его удивление было деланным.
Из сумки, похожей на охотничью, он вытащил папку, вскрыл ее, вынул оттуда какие-то мелкие бумажки, скрепленные металлической спицей.
– Если вы держите меня здесь по поручению какого-нибудь дерзновенного господина, возжелавшего посягнуть на мою честь, то передайте ему- эти надежды тщетны!
У Акима Анатольевича глаза стали круглыми, как зеленые пуговицы, а рот приоткрылся.
– Может, вы сами и есть этот господин?
– дерзко и гордо спросила Мелитриса.
– Не вздумайте приближаться ко мне!
– Вы о какой чести толкуете-то, мамзель?
– разбитным тоном осведомился Аким Анатольевич.
– О девичьей, что ли? Ой, не ходовой товар! Ой, не извольте беспокоиться...
– он начал смеяться вначале тихонько, потом все звончее, переливчатое - Наконец, достал футляр и шумно высморкался. Дела обстоят не совсем так, как вы изволили здесь трактовать.
– Он не торопился прятать платок, обтер им еще глаза, лоб и, к нестерпимой злости Мелитрисы, даже шею.
– У нас есть...
– У кого это - у вас?
– крикнула она запальчиво.
– У нас есть неоспоримые доказательства, - торжественно и веско повторил Аким Анатольевич, - что вы- отравительница. То есть вы собственноручно предприняли преступное предприятие, пытаясь отравить Ее Императорское Величество Елизавету. Запираться бесполезно.
– Бесполезно?
– тихо переспросила Мелитриса. По мере того, как ею постигался
– Воды!
– крикнул Аким Анатольевич, склонившись над девушкой.
Она упала ловко и небольно, попав головой в овечью шерсть, но, видимо, что-то сдвинулось на миг в ее сознании, потому что сквозь смеженные веки ей привиделась клыкастая рожа с волосами на клюве и браденбурами на ушах. Рожа открыла красную пасть и выплюнула смрадно: "Отравительница!"
Теперь действительность смахивала не на сказки Перро, а на гениальные полотна неизвестного Мелитрисе фламандца, которого звали Хиеронимус Босх.
Неожиданное предложение
Передние зубы Акима Анатольевича, вполне чистые и целые, имели щель, изза чего в минуты волнения звук изо рта его выходил свистяще. По этому звуку и еще куче мелких признаков, которых и перечислять-то не стоит, ну, например, по тому, как он начинал прихлопывать ногой с каблука на носок, Мелитриса знала, что в этом месте разговора надо быть особенно серьезной и не злить собеседника, а потому и самой не злиться.
Сделать это было трудно, потому что Аким так и сыпал глупостями. Вид при этом имел назидательный, надменный, но не страшный, а вот когда он бледнел от гнева, когда большие и малые шрамы его наливались кровью, из-за чего лоб и щеки становились словно татуированными, а глаза странно западали, вот тогда Мелитриса голову теряла от страха. Ей казалось, что Аким Анатольевич вот-вот упадет со стула, забьется в припадке, и она кидалась наливать воду в стакан, не себе, ему, а он стукал рукой по своей торчащей коленке и кричал пронзительно: "Сидеть!" И тут же повторял вопрос на скороговорке:
– Это письма вашего отца? Откуда они писаны? А матушка ваша когда умерла?
Впрочем, таких страшных сцен было мало, всего две. Ярость Акима Анатольевича была вызвана тем, что Мелитриса просто отказалась говорить на "эту тему". Первый раз "этой темой" был покойный отец, второй раз - князь Оленев - На все прочие темы, как-то: дворец, фрейлинство, задушевные подруги, престарелая тетка под Псковом - она рассуждала с полным удовольствием, хотя давно поняла, что Аким Анатольевич с ней не разговоры разговаривает, а ведет допрос.
После их первой злополучной встречи, когда Мелитриса упала в обморок, ее оставили в покое на три дня и даже выпустили гулять в сопровождении солдата Устина и низкорослого, молчаливого пса. Он и по ночам не лаял, видно, не любил. Во время прогулки Мелитриса еще раз убедилась, что дом ее заточения находится в очень глухом месте.
Тропинок было всего две, и протоптаны они были весьма малым количеством ног. Выяснилось, что левая тропинка вела в глубь леса к незамерзающему ключу, что вытекал из-под гранитной, мхом поросшей глыбы. Вторая тропинка шла к заливу. Там было свежо, ярко и необычайно красиво. Морской ветер выдул снег из-под дубов и сосен, что стояли, вцепившись корнями в крутой, каменистый откос, отполировал поверхность льда у берега. Вода подо льдом была живая, как ртуть. Солнце слепило глаза.