Канцтовары Цубаки
Шрифт:
Родник Татиараи — «ручей омовения меча» — входит в «пятерку чистейших ручьев Камакуры». А назвали его так после того, как один из могучих самураев древности порубил здесь немало врагов, а затем омыл свой клинок от крови в здешней воде.
Сполоснув для начала руки, я зачерпываю воду в ладони и глоток за глотком выпиваю все до последней капли.
Как ни жаль, но на сегодня из «пяти чистейших ручьев», пригодных для питья, осталось лишь два: этот и еще один, Дзэни-Араи, в котором, судя по иероглифам, отмывались какие-то деньги.
Достав из сумки пластиковую
Каждый год моего детства Наставница приводила меня сюда. И даже она не могла точно сказать, сколько лет — а то и столетий — свою первую новогоднюю воду семья Амэмия пьет только отсюда.
А на следующий день я наконец решилась на то, чего не делала уже несколько лет. Мне вдруг захотелось растереть тушь в «новогодней» воде и понять наконец, какое же слово составят мои первые в этом году иероглифы.
Итак.
Молясь про себя о том, чтобы этот год был удачным, я аккуратно раскладываю вокруг себя инструменты для письма и подушки для сидения на полу. Достаю из сумки пластиковую бутылку, наполняю родниковой водой крошечный калабас. Эту тыквенную бутылочку для соевого соуса расписывал тот самый Ёкояма Рюити, который когда-то жил напротив «Старбакса». В нашем семействе этого мангаку все обожали, и на кухне хранится полная коллекция из сорока восьми соусниц с портретами его героев, которую собирали годами. И, уже оттуда подливая каплю за каплей в тушечницу, старательно растираю по камню черный брикетик.
Сегодня — в кои-то веки — я пишу не для кого-то, а для себя. По роду своей профессии мне приходится постоянно перевоплощаться в чужие слова и буквы. Не хочу себя перехваливать, но такого рода имитациям я научилась неплохо.
Тем не менее, как должен выглядеть мой собственный почерк, я понятия не имею. Точно так же в моем теле течет моя собственная кровь, но где бы я это тело ни поцарапала, никаких объяснений (вроде формулы ДНК), чем же именно она отличается от всех остальных, я еще ни разу не обнаруживала.
У Наставницы собственный почерк был. Почему я и не снимаю со стены на кухне лозунг, написанный ее рукой. В тех знаках и по сей день чувствуется ее дыхание.
Сколько бы подобной работы Наставница ни выполняла, она никогда не теряла себя. Сохраняла свою манеру и стиль до самой смерти. Даже когда ничего не осталось от ее тела, душа внутри написанных ею строк живет рядом со мной до сих пор.
Набираю в волосяной кончик побольше туши и, опустошив свое сердце, медленно опускаю кисть на бумагу.
Весной ешь горчинку, летом — кислинку, осенью — пряность, зимою — жиры…
Внезапно на бумаге появляются ровно те же слова, что когда-то писала Наставница.
Закончив последний знак, рука моя взмывает — легко и беззвучно, как тарелочка инопланетян в небеса. Мои легкие наполняются свежим воздухом. Кажется, лишь на миг, но мне все-таки удалось достичь Абсолютного Му?
Но нет. Чего-то
С этой мыслью и прицепляю к стене свой новогодний девиз. Зеленоватым маскировочным скотчем рядом с девизом Наставницы.
Проходит еще три дня, и почтовый ящик «Канцтоваров Цубаки» начинает заполняться посланиями. Прежде всего теми, что предназначены для сожжения на алтаре фумидзуки.
Письма, полученные на свое имя, люди обычно не могут выкинуть сразу. Ведь, что ни говори, а это чьи-то застывшие во времени мысли. Но если эти письма так и хранить при себе, их скапливается такое количество, что сама реальность заставит установить для них в доме какой-то терпимый предел.
Семейство Амэмия все это предусмотрело.
Не знаю, уместно ли так говорить, но мои прародительницы передавали этот ритуал из поколения в поколение так же, как любители поминок по сломанным иглам или фанаты кремации любимых кукол. Они давали священный обет: провожать на тот свет Духов Слов, принимающих форму того или иного письма, через обряд сожжения.
Как, видимо, и следует ожидать, подавляющее большинство таких писем — любовные послания. Письма от бывших любовников я выкинуть не могла, все хранила под рукой, а избавлялась от них, лишь когда им вдогонку приходило сообщение о том, что разбитое сердце утешилось и связало себя узами брака с кем-либо еще. Но, конечно, даже после этого я не выбрасывала их в мусорную корзину.
Некоторые из «разбитых сердец» прилагали к письму для сожжения целый ворох открыток, включая новогодние, и писем, полученных от предмета своих обожаний за минувший год. А в качестве оплаты за дополнительные услуги — или как подношение духам за беспокойство — вкладывали в конверт еще и почтовые марки на сумму по прейскуранту. Такие послания мы принимаем для сожжения в течение всего января, а уже в феврале-марте разбиваем их на несколько групп и предаем огню с надлежащими прощальными молитвами. Превращать чьи-то слова в священный прах — чуть ли не древнейшая из услуг, которые оказывали мои прабабки, и уж точно важнейшая из всех, что они выполняли в течение года.
С января «Канцтовары Цубаки» возобновили этот сервис после нескольких лет перерыва. Когда умерла Наставница, магазинчиком стала заведовать тетушка Сусико, и таких услуг больше не предлагалось. До тех пор, пока сюда не вернулась я.
К январю таких писем стало приходить все больше, хотя ни одно из них не было адресовано лично мне. И от этого, конечно, становилось немного грустно. Весь декабрь я провозилась с оформлением чужих открыток, и на то, чтобы посылать такие открытки самой, меня уже не хватало. Все друзья, что остались у меня за границей, давно уже поздравляли друг друга по мейлу. А посылать новогоднюю открытку госпоже Барбаре, живущей у меня перед носом, было бы как минимум странно.