Кандидат на выбраковку
Шрифт:
«Принц датский-2» и гегемон
Он смотрел на всех свысока, не отличаясь при этом высоким ростом. Свое превосходство над другими он объяснял тем, что принадлежал, как он сам выражался, к «рабочему классу — гегемону советского общества».
Иван приехал из Тюмени, где работал на буровой. К нам его положили после того, как он по каким-то причинам не ужился с ребятами из соседней палаты. Причин он не называл, однако отзывался о своих бывших соседях очень презрительно. С ними он прососедствовал два с половиной дня. И за это время сумел достать всю палату своим агрессивным занудством. То кто-то, выходя в коридор, не закрыл за собой дверь. Потом кто-то из соседей открыл окно без консультаций с Иваном. Гегемона-работягу
Иван ушел. А через час заведующему пришлось рысью бежать в эту палату разнимать дерущихся.
Инициатора потасовки перевели в нашу палату. При этом заведующий пригрозил ему, что в случае, если и здесь будут возникать какие-либо недоразумения, он не станет даже искать зачинщика, просто выпишет Ивана без продолжения лечения и без выдачи больничного листа. Угроза подействовала. Во всяком случае, громко хамить он перестал.
Иван боготворил деньги. Количество наличности было для него главным показателем полезности человека. Объем кошелька собеседника был решающим в определении его значимости и места, которое тот занимал по сравнению с самим Иваном.
Себя Иван оценивал и ставил исключительно высоко, потому что, как он выражался, «я — рабочий и я создаю все богатства в этом государстве, я — гегемон». Соответственно этому утверждению Иван требовал почтительного отношения к себе со стороны всех остальных.
Нужно сказать, что я впервые столкнулся с человеком, имеющим такое отношение к деньгам и к жизни. Он откровенно презирал всех, о ком говорил, в том числе пренебрежительно отзывался о лечащих его врачах. Понимание того, что он на своей буровой вышке зарабатывал очень много по сравнению с теми же врачами, делало его отталкивающе чванливым и заносчивым.
Впервые увидев меня, Иван как-то странно хмыкнул и, оглядев остальных, неожиданно спросил:
— А чего его так обрезали? — и снова хмыкнул.
Мои соседи — двое молодых парней Алексей и Юрий аж привстали от такого черного юмора. И быть бы скандалу, но я их опередил.
— Меня зовут Антон, — представился я.
— А-а-а, так ты еще и разговариваешь?
В его голосе слышалась угроза. Мне было не понятно, чего он хочет. В тот момент совсем не хотелось, чтобы все начиналось так нехорошо. Мой более чем пятнадцатилетний опыт научил меня находить общий язык почти с каждым, с кем мне приходилось жить в одной палате. Я знал, что ни в коем случае не нужно начинать знакомство с конфликта.
— Разговариваю. Даже иногда на вопросы отвечаю, — я улыбнулся, показывая, что нисколько не обиделся.
— Меня Иваном зовут, — буркнул он. И, подойдя к своей кровати, бросил на нее принесенные вещи.
На второй день после переселения в нашу палату после ужина Иван сидел на своей кровати. Ребята играли в шашки. Я, как и всегда в последнее время, был занят тем, что было для меня важнее всего: сгибал и разгибал в локте правую руку, а также разрабатывал кисть, сжимая маленький мячик.
— А вы столько денег видели? — совершенно неожиданно спросил Иван, обращаясь ко всем. С этим он полез в свою тумбочку и вытащил оттуда маленькую сумочку, такую, в которых обычно носят документы. Из сумочки он извлек бумажник и достал оттуда увесистую пачку денег.
Ребята, отвлекшись от игры, повернулись на голос. Я тоже посмотрел в сторону Ивана.
— Пятьсот рублей! — с каким-то совершенно непонятным торжеством в голосе сказал он. — Я это за месяц зарабатываю.
Не могу
— Чего ты сказал? — взвился Иван.
— Заработаем, я говорю, когда надо будет. — Алексей окончательно отвернулся и решительно сделал свой очередной ход шашкой, давая понять Ивану, что для него эта тема исчерпана.
Я повернулся в сторону Ивана. Он увидел мое движение и стал перебирать деньги в руках. Закончив считать, медленно начал впихивать пачку купюр в бумажник. При этом продолжал бросать на меня короткие взгляды.
Начиная с того дня, он стал опасаться за сохранность своего богатства. По вечерам, а также в субботу и воскресенье, днем он куда-то надолго уходил, как он выражался, «смотреть Москву». В эти часы мы просто отдыхали. Все же очень утомительно находиться долгое время в обществе человека, который относится к тебе с подозрительностью, граничащей с ненавистью. Самым обидным было то, что у него не было для этого никаких оснований.
Возвращаясь в палату после прогулок, он обязательно подходил к своей тумбочке, вытаскивал бумажник и, улегшись на койку, пересчитывал деньги, изредка бросая на нас взгляды. Мы находились под подозрением.
У Ивана было что-то с плечом правой руки. Врачи подозревали опухоль и положили его на обследование. Как и полагалось в таких случаях, нужно было ждать результатов. Опухоль была, боли в плече Иван тоже ощущал постоянно. Но прошло уже две недели, а диагноз так и не был установлен. Все шло к тому, что нужно делать биопсию больной кости. Эта процедура проводилась под общим наркозом. И вот как раз на наркоз Иван соглашаться не хотел. Кто-то, еще когда он был дома, сказал ему, что наркоз влияет на сердце.
Временами Иван вел себя абсолютно нормально, в эти моменты с ним можно было поговорить и было очень хорошо понятно, что человек он, на самом деле, неплохой. Может быть, он просто не знал, как это можно — быть хорошим. Когда он говорил о семье, о своей жизни, его широкое, скуластое лицо, становилось совсем другим. В нем не было ни презрительности, ни подозрительности. Каким-то образом с лица слетала маска жесткого человека, и оказывалось, что перед тобой сидит обычный парень, с очень нелегкой жизнью за плечами. С жизненным опытом, немалым для его двадцати восьми лет. Прошедший школу жестокости. Много нуждавшийся и много работавший. Становилась понятной его воспаленная любовь к банковским билетам и оценка всех и всего только в денежной эквиваленте.
Иван родился где-то в Калужской области. В небольшом селе. Там же закончил восемь классов, а в техникум или училище идти не захотел. Его можно понять. Мать одна растила двоих детей, его и младшую сестру. Отца в семье не стало очень рано, и по какой причине это случилось, Иван не рассказывал. На некоторые темы он вообще отказывался говорить. Из его разговоров было лишь понятно, что отца Иван помнил.
После окончания восьми классов он пошел работать. И работу выбирал самую тяжелую. За тяжелую и платили тогда хорошо, но, чтобы получать еще больше денег, он уехал в Тюмень. Тогда как раз с экранов телевизоров сходил в народ образ рабочего, осваивающего самые отдаленные уголки Советского Союза. Иван рассказал, что как-то по телевизору увидел передачу о тюменских нефтяниках. Один из них в интервью поведал про хорошие зарплаты и тем самым «благословил» Ивана на решение ехать в Тюмень. Правда, как рассказал Иван, он перепроверил сведения насчет зарплаты. Убедившись, что деньги там действительно светят большие, парень со спокойной душой уехал осваивать нефтяные месторождения. Так сказать, присосался к недрам.