Кандидат на выбраковку
Шрифт:
И, как он говорил, не пожалел. Потому что, во-первых, он теперь начал зарабатывать достаточно денег. Достаточно для того, чтобы иногда отсылать их матери и сестре. Во-вторых, еще и потому, что встретил в Тюмени девушку, на которой женился. Что «во-первых», что «во-вторых», эти акценты расставил сам Иван. Видимо, для него, помнившего нужду, вылезти из нее, зарабатывая достаточно средств, чтобы содержать не только себя, но и семью, для него эти акценты и были — истинными.
После свадьбы Иван совсем недолго прожил с женой в общежитии. Как он говорил, ему повезло, потому что квартиру они получили
Иван лежал на кровати, делая вид, что увлечен газетой. Вообще, видеть его читающим было очень непривычно. Книг он не признавал совсем. Газеты иногда оказывались в его руках, но, как правило, он рассматривал страницы с объявлениями. По вечерам он обычно уходил из клиники на прогулки по Москве, однако в этот вечер никуда не пошел. Утром Иван узнал, что его опухоль не представляет никакой опасности. Пока не представляет. Опухоль не была злокачественной, но могла ей стать в будущем. А могла и не стать.
Как-то Сергей Тимофеевич немного рассказал нам об опухолях, о том, как они могут появляться. А также о том, что доброкачественные опухоли могут превращаться в злокачественные. Врачи предложили Ивану решить, удалять опухоль сейчас или, если он не хочет, выписываться домой. В этом случае он должен будет приехать в клинику через полгода для обследования.
Кроме нас, в палате никого не было. Оба наших соседа ушли. Даже в больнице жизнь продолжала бить ключом. Два дня назад они обнаружили в соседней с нами, женской, палате присутствие девушек их возраста и вот отправились на встречу.
Я в тот момент занимался своим обычным делом, разрабатывал руку. В какой-то мере делал я это еще и оттого, что больше ничего делать был не в состоянии. Иван иногда отвлекался от «чтения», бросая взгляды в мою сторону. Он явно хотел поговорить, только что-то его останавливало.
— Как думаешь, мне соглашаться на операцию? — он приподнялся на кровати, опершись на локоть.
— Это ты сам должен решать.
— Не хочу я ложиться под наркоз. Мне ведь сказали, что я могу жить с этой опухолью еще очень долго.
— Но ты же сам говоришь, что боли сильные.
— Последнюю неделю боли почти пропали.
— В любом случае, решать должен только ты, — повторил я, ставя точку в разговоре. Это было только его дело.
— Я знаю. Все равно, под наркоз сейчас ложиться не хочу. Вполне может быть, что опухоль больше не будет расти.
— Может быть, а может и не быть. Может, проще перетерпеть сейчас и потом быть спокойным, — мне этот бессмысленный разговор был неприятен. Все слова произносились впустую. Если он принял решение, то зачем спрашивает? Ну, а если решения до сих пор нет, то я здесь ничем ему помочь не могу. Брать на себя ответственность за чье-то здоровье? Извините…
— Если сам не можешь решить, позвони жене. Спроси ее, что она об этом думает, — я надеялся, что он, наконец, отстанет от меня — своих проблем выше крыши.
— Завтра она мне должна позвонить. Завтра и спрошу.
Иван откинулся на подушку и снова взял в руки газету.
Я,
— Зачем ты живешь? — совершенно внезапно спросил он.
— В каком смысле?
— Почему ты живешь?
— Я не понимаю?
— Ну, вот какая от тебя польза?
Вопрос был конкретный и застал меня врасплох. Не потому, что я никогда не задумывался над этим. Напротив. Как раз ответы на подобные вопросы я мучительно искал, когда стал осознавать, что окружающие не воспринимают меня всерьез, потому что видят во мне болезнь и ничего, кроме болезни. Но в тот момент простых и ясных ответов у меня не было. Конечно, я понимал, нет, скорее, чувствовал, что делать что-либо нужное, приносить пользу людям — все это не является непосильной задачей для меня. Даже если я не имею возможности передвигаться и даже если мои руки не работают в полную силу, все равно можно найти себе занятие, плоды которого будут востребованы окружающими. Это было понятно мне, но выразить свои чувства словами я еще не мог.
— Что ты предлагаешь?
— Почему ты не удавишься? Ну-у, это… Почему не повесишься?
— А почему ты об этом заговорил?
— Потому что, вот смотри, ты — живешь. На твое лечение тратят деньги. Государство тебе платит пособие. А в то же время кому-то, кто может передвигаться, у кого нет проблем со здоровьем, ему может не хватать денег. На еду или на квартиру.
Он уже сидел на кровати, говорил горячо, при этом размахивая руками. Но что-то в его логике не связывалось.
— Если у человека нет проблем со здоровьем, и он может ходить, то, очевидно, он сможет сам заработать деньги? Вот как ты, к примеру.
— Да, конечно, может. Но вот пока ты живешь, на тебя сколько всего расходуется? В то же время у кого-то это все забирается.
— Я понял. Но вот что ты предлагаешь?
— На твоем месте я бы давно повесился. Зачем жить? — он смотрел на меня очень внимательным взглядом.
— Знаешь, не дай тебе Бог оказаться на моем месте, — я искренне очень не хотел, чтобы кто-то еще попробовал хотя бы малую часть того, что пережил я. Мне было непонятно, почему Иван вдруг заговорил об этом. Ему-то, на своей буровой, в окружении жены и четырех детей, какое было дело до моей жизни и смерти?
— Я бы правда не смог так жить. Семьи у тебя быть не может. Работать нормально ты тоже не сможешь никогда. Никакой пользы. Зачем?
Высказав это все, он как бы облегчился, встал с постели, всунул ноги в ботинки, стоявшие рядом с кроватью, и вышел в коридор, оставив меня наедине со своими мыслями. Злости в его словах не было. Обидеть он меня не смог. То, о чем говорил Иван, я сам тысячекратно прокачивал через свое сознание.
Так жить или не жить? Вряд ли кто-нибудь еще столько раз задавался гамлетовским вопросом, ответом на который были не аплодисменты зрительного зала, а вполне конкретная — моя — жизнь. Иван не знал, сколько раз я был на грани, сколько раз я приходил к решению о том, что жить дальше — смысла нет. И столько же раз что-то останавливало меня, и я продолжал жить.