Канун
Шрифт:
Лишенные всяких жизненных средств, Поддубный, Дубенецкий и Глинка вынуждены были работать на Середу, за что получали жалкие объедки с его стола. Одежда, которую он им дал, когда наступили холода, была настолько плоха, что все трое еще до наступления настоящей зимы поморозились.
За леность, непослушание, дерзость, а иногда и ни за что Середа жестоко избивал своих земляков и товарищей по каторге.
На стороне Середы были все шансы: физическая сила, которой он в высшей степени обладал, оружие, работник-остяк, такой же дикий и сильный,
С осени до весны, в мучениях голода и холода, часто избиваемые, прожили Поддубный, Дубенецкий и Глинка у страшного своего земляка.
Однажды, избивая провинившегося в чем-то Дубенецкого, Середа, в припадке гнева, выстрелил в него из выигранного от урядника револьвера.
Привезенный в город Туруханск в больницу раненый стал жаловаться приставу на самоуправство Середы, но Беневский, прервав его жалобы, спросил:
— Куда ранен?
— В грудь, ваше благородие, в самую грудь, — ответил Дубенецкий.
— Жаль, что не в самую голову, — сказал пристав и не стал составлять протокола по поводу происшедшего.
Дубенецкий выздоровел, но начал чахнуть. Он был ранен навылет в левое легкое. Пристав снова отправил его к Середе.
Разговор пристава с Дубенецким дошел до Середы. Жизнь Поддубного и его товарищей стала еще невыносимее. Середа широко пользовался правом безответственности, данным ему приставом. Для земляков он ввел настоящий каторжный режим и играл в домашней каторге роль начальника. Разговаривая с ним, земляки должны были держать руки по швам, при входе его в лачугу, где они помещались, они должны были вставать и стоять «навытяжку». Издевались над ними и жена Середы, и его работник.
Последнему Середа не раз говорил:
— Ежели что заметишь — бей в голову. Я отвечаю.
Положение Поддубного и товарищей было безвыходным. Бежать некуда: «наниз» (то есть вниз по Енисею), к Ледовитому океану, — безумие, «вверх», к Туруханску, — схватят стражники, в глубь берега, в тайгу, — опять гибель.
Единственно, что можно было сделать, это — убить Середу. Но это уже только месть, а не спасение. После этого — опять каторга.
Но лучше каторга, чем такая жизнь, — такое мнение особенно поддерживал Дубенецкий, пострадавший от Середы больше других: он харкал кровью.
Приступать к действиям земляки пока не решались, но уже таили где-то добытые или самодельные ножи.
А Середа, как бы нюхом зная об их замысле, усилил бдительность.
Приближаясь к землякам, он уже не командовал, как раньше: «Руки по швам!», а «Руки вверх!» Затем работник обыскивал их.
На ночь, по приказанию Середы, работник связывал всех троих и спал с ними в их лачуге. Но все эти меры не помогли.
Весною, когда открылась вода и пришел из Енисейска первым рейсом пароход «Туруханец», привезший в край вместе с «легальными» продуктами и тайный — водку, участь Середы была решена.
Середа
За хлопотами Середа не заметил, как исчезли трое его земляков.
Они вместе с ним грузили на пароход его товар и перевозили купленный им с парохода на берег и как-то вот исчезли. И унесли с собою две бутылки спирта, принадлежащие Середе.
Гости Середы, в частности и Далуцкий, впоследствии рассказывали, что исчезновение земляков Середы подействовало на него сначала удручающе: он прямо высказал мысль, что Поддубный и товарищи что-нибудь затевают против него, и не верил, что они удрали на пароходе.
— Куда им бежать? Что они, сами не понимают, что ли? Все равно же их пригонят ко мне.
Унесенный земляками спирт также убеждал Середу в том, что они ушли недалеко, на время.
— Для храбрости им нужен спирт…
Середа нервничал и играл плохо. Жена открыто выражала свою досаду и несколько раз, увлекшись и не замечая игроков, чуть не показывала ему, как надо передергивать, но вовремя спохватывалась.
В этот день Середа был в большом проигрыше. Первый раз за все время пребывания в Туруханском крае.
К ночи он напился, и состояние его стало бодрым.
Об исчезнувших земляках он говорил:
— Никуда не денутся. Мои будут. Не сегодня завтра Казимир Ромуальдович их мне доставит.
По-видимому, опьянев, он верил в то, что «враги» уехали на пароходе.
А гости, вероятно, все-таки опасались остаться у Середы. Ночью они все уехали на прибывших за ними лодках.
Берега огласились пением и криками гармоник.
Звуки эти послужили невольным сигналом таившимся невдалеке в лесистых берегах Поддубному и двум его товарищам.
Еще чернели вдали, на далеко видной поверхности реки, точки уплывших лодок, а пьяный работник Середы был разбужен грозным шепотом:
— Где хозяин, говори?
Три ножа блеснули перед сонными глазами остяка.
Он клялся, что не знает, — они его душили, резали и жгли огнем. Весь пол в избе был залит кровью. Пахло жженым мясом. Наконец остяк уже не отвечал ни слова.
Та же участь постигла и тещу Середы. Но она тоже ничего не знала.
Старая ее кровь смешалась с кровью богатыря-остяка.
Поддубный и его двое друзей тихо, без сапог, рыскали по всем закоулкам.
Зверь спрятался, притаился, но он — жив, он, может быть, следит за ними.
Недаром исчезли ружья: и его, и остяка.
И они, выйдя из дома, не шли, а ползли. Боялись неожиданной пули врага. И дрожащий от гнева и неудачи длинноусый Поддубный клялся шепотом, что выпустит себе кишки и выбросит их в Енисей.
Он жаждал крови, хотя бы это даже была его собственная кровь.
Но вот ползущий впереди Глинка шепнул, указывая пальцем на стоящий балок: