Канун
Шрифт:
Из соседней комнаты раздавался лай Гектора, предусмотрительно запертого Толькою.
— Ты не ори, не хохочи! — кричал на сестру Толька. — Музыки не слышно! После посмеешься!
А тетка молила:
— Дети! Перестаньте! О-о!.. Ай! Толя, я с ума сойду! Ой!.. Над… самым ухом! Тоня! Гадкая девчонка! Ты мне ребра сломаешь! Ой!.. Боже мой! Мучители! Что они со мной делают?
Трясла головой, как от пчелы:
— И-и-и-и!..
Тонко взвизгивала. Топотала тонкими
Но напрасно.
Слабые ножки зажимались сильными ногами озорницы.
— Тонька! Медведь! Ты мне ноги отдавила! Ой, мозоль!..
— Любимая! — гоготал Толька.
И опять все настойчивее, беспощаднее взвизгивало стекло.
Несчастная тетка, вся в слезах, кричала:
— Мучители! Изверги! Сумасшедшие! Вы меня в гроб вгоните!
Последняя фраза тонула в диком восторженном хохоте озорников.
Толька, обессиленный от смеха, садился на пол, но не прерывал «работы».
И язык высовывался от напряженного старания. Наливалось кровью лицо и даже руки.
А Тонька совсем смяла в объятиях уже переставшую сопротивляться и кричать жертву.
С тетей Соней начиналась истерика.
Толька выскакивал из комнаты.
Тонька осторожно опускала тетку на диван и, закрыв ладонью рот, чтобы не прыснуть, выбегала следом за братом.
Лежали в креслах в соседней комнате.
— Уф, черт возьми! Упарился! — отирался платком Толька. — Здорово я наигрывал, слышала? «Дунайские волны», слышала, а?
— Какие там «Дунайские»! — смеялась красная Тонька.
— Вот святая икона, первый куплет выходил…
— Жарко, — утомленно закрывала глаза сестра. За стеной — тихий плач вперемежку с рыданиями.
— Долго мы мучили, Толька, надо было поменьше.
— А что?
— Что? Не слышишь — что?
— Чепуха! — спокойно закрывал глаза Толька. — Тоже «Дунайские волны»! Первый раз, что ли, вгоняем в гроб?
Он вдруг громко загоготал.
— Тьфу! Чего ты? — вздрагивала сестра.
— Все-таки сказала: «Вы меня в гроб вгоните!..»
— Дурак! Еще смеется!
— Заплачь, умница!
Молчание.
Воет Гектор. Опять — рыдания за стеной.
— Я боюсь! — говорит тихо Тонька.
— Кого? Медведя? — не открывает глаз брат.
— Дурак! Сам ты медведь!
— Это ты ей ноги отдавила — ты медведь! Большая медведица, — острит Толька.
Тонька смеется. Потом говорит тихо:
— Какая она слабенькая! Худышка!
— Не всем же быть таким толстым, как ты. Колбасница!
— Уж ты молчал бы! Тоненький, тоже! Помнишь, вчера рубашка не лезла?
— Давнишняя. Потому и
— Вот так давнишняя! К пасхе сшили, а теперь троица.
— Дура! У меня — сила, мускула растут. А у тебя бабское мясо: дурное!
— Мускула! Подумаешь, какой борец Пытлязинский. Харя — красное солнышко!
— А у тебя полночная луна! Оба мы с тобой чахоточные, — смеялся Толька.
Тонька тоже смеялась.
Потом говорила серьезно:
— А ведь толстые здоровее худых? Верно?
— Понятно! — соглашался Толька. — На одних костях не разгуляешься. В мясе — сила!
— Это верно! Я вот толстая, так я Петьку наборщицкого всегда валю. А видел, как я тетю Соню держала? Я еще ее тихонько.
— Ишь, хвастает! Нашла кого тоже! Петька известный заморыш, а тетя Соня старая дева засушенная. Сила у тебя тоже! Была у тебя сила, когда тебя мать знаешь куда носила?
— Дурак! Всегда гадости говорит.
— А чего ты хвастаешься? Выходи на левую! Что? Слабо вашей фамилии?
— Вашей фамилии? — передразнивала сестра. — А у тебя другая фамилия, что ли?
— Конечно, другая! Ведь мы не родные.
— Сказал! А какие же? Двоюродные?
У Тольки рождалась тема для нового озорства. Он делал угрюмое и таинственное лицо и говорил, точно нехотя:
— Ладно! После…
— Чего после? Ты на что намекаешь? — пытливо смотрела Тонька в насупленное лицо брата. — Ты говори!
Толька молчал угрюмо и загадочно. Напряженно посапывал. Вздыхал.
Тонька садилась рядом:
— Ну Толечка, Анатолий, скажи! Я вижу, что-то есть такое. Ты стал такой скучный, некрасивый…
— Отстань! — устало отмахивался брат. — Не могу я говорить… Отец узнает — убьет!
— Как убьет? За что?
Всякое терпение оставляло девочку.
Молила, встав на колени:
— Ну милый! Ну я прошу! Видишь, я на коленях! Вот, ручку поцелую! Ну скажи! Еще вот поцелую ручку!
— Проболтаешься, — отвечал, не отдергивая руки Толька. — Хоть ноги целуй — не скажу! Этого никто-никто не должен знать!
— Ей-богу, не проболтаюсь! Истинный бог! Хочешь, икону поцелую?
Толька думал угрюмо и мучительно.
— Поклянись гробом м о е й матери! — говорил торжественно, коварно подчеркивая слово м о е й.
Сестра что-то соображала.
— Постой! Ты сказал… м о е й. Значит, т в о е й? А… моя?..
У нее делалось испуганное лицо.
— Толька, что ты сказал?
Толька же отходил решительно к окну.
— Толька! — мучительно звенело сзади. — Толя!
— Тоня, милая! — оборачивался мальчуган. — Ты же сама знаешь! И себя, и меня мучаешь…