Канун
Шрифт:
Но Толька с изуверской невозмутимостью уписывал за обе щеки накупленные сласти, даже угощал мальчишек, но сестре не давал.
— Тянушечки хорошие! Ах! Объедение!
Глаза у него уже были дикие, озорные: верхние веки широко приподняты, нижние — подщурены.
— А вот — мармелад! Приятно!
Тонька, красная от обиды, косилась на брата:
— Ладно! Папа скоро приедет, я ему все, все расскажу!
— Я сам ему расскажу, дура! Всегда же рассказываю, сама знаешь!
— Иди к черту! Что я, собака, что ли?
— Ну, как хочешь. А я сейчас мороженого куплю.
— Негодяй! Вор! Тетю обокрал!
— Она сама дала.
— Вот так сама, когда ты окном пугал!
— А вот ты попробуй так. Иди да напугай!
Тонька шла. Но не пугала, а выпрашивала со слезами и визгом.
Тетя Соня кричала:
— Вы меня в гроб вгоните!
Это была ее любимая фраза.
Но все-таки давала — не полтинник хотя, а четвертак.
Тоня бежала вниз радостная, но на лестнице ее ловил брат.
Раздавались дикие крики и потерянный плач.
Толька выбегал с лестницы с мармеладом во рту и с четвертаком в кулаке.
Сзади — плачущая сестра с криком:
— Держите вора!
Хлопали рамы. Испуганные головы высовывались. Кричала тетя Соня:
— Дети! Изверги! О, боже!.. Толя, я за дворником пойду!
Но мальчишка валил девочку с ног, пинал ногой:
— Сволочь! Лезет тоже!
И вихрем — в ворота.
Приходил поздно, к чаю.
Губы синие — от черники.
— Два фунта слопал! — хвастал перед мальчишками, — прямо горстями жрал, святая икона! Во!..
Показывал синие, как в чернилах, руки.
— Люблю чернику! — добавлял задумчиво. — Я в деревне одно лето из лесу не выходил. Всю чернику обобрал! У девок отнимал! У мальчишек!
Иногда Толька и Тонька озорничали совместно, избирая предметом для диких своих забав тетю Соню.
Наигравшись, уставши бегать и возиться, Толька распаренный, опахивающийся фуражкою, обращался к сестре:
— Тонька, знаешь, что я придумал?
— Что?
— Угадай?
— А я откуда знаю? Наверное, глупость какую-нибудь!
— Дура! Отличную штуку придумал!
Щелкал языком и глядел на сестру дико-веселыми, снизу сощуренными глазами.
— Ну чего, говори, а то я играть пойду! — нетерпеливо кусала губы Тонька.
— Пойдем тетю Соню в гроб загонять.
Тонька смеялась, также дико щуря глаза.
— Ка-ак? По-настоящему?
— Зачем? Понарочну!
— А как?
— Я буду по стеклу ножом царапать.
— Ну так что ж? А она что?
— Дура! Она же
— А она возьмет и убежит!
— Зачем? Один — царапает, другой — держит и уши не дает затыкать. Что ты, порядка не знаешь, что ли?
— Тогда ты держи, а я буду царапать, — предлагала Тонька.
— Я лучше царапаю, — не соглашался Толька. — Я такую песенку заведу, что и ты не вытерпишь. Знаешь, так, с дрожанием: в-жж-и-и… Будто ножом по сердцу!
Тонька в восторге прыгала, хлопая в ладоши.
— А я ее как захвачу вместе с руками и со всем, а ты над ухом над самым, верно? Толька?
— Ну да, как следует!.. Пойдем!
Бежали, перегоняя друг друга, домой.
Дома действовали хитро и коварно.
Толька закладывал осколок стекла в книгу и входил в комнату тетки с видом ягненка:
— Тетя Соня, можно у вас почитать в комнатке?
Та, не привыкшая к подобным нежностям со стороны озорника, «варвара», радостно разрешала:
— Миленький, конечно! Сколько угодно!
Озорник скромно садился в угол и осторожно, боясь выронить стекло, раскрывал книгу.
Тетка тоже бралась за Поль-де-Кока или Золя.
Входила Тонька, едва сдерживая душащий ее смех.
— И ты бы почитала что-нибудь, Тонечка, — ласково предлагала тетя Соня. — Видишь, какой Толя умник.
Тонька хмурилась, чтобы не рассмеяться, и говорила уныло:
— У меня голова болит, я лягу.
Ложилась на диван.
Тетка пугалась, шла к ней. Садилась рядом. Щупала горячую от недавней возни голову племянницы:
— Как огонь! Господи! Надо хины!
Она делала попытку встать. Толька кашлял — сигнал. «Больная» вскакивала с дивана. Испуганная тетка успевала только крикнуть:
— Что такое?
Книга падала из рук Тольки. Ягненок превращался в волка:
— Крепче держи, Тонька!
Громко вскрикивал.
Крик тетки терялся в этом крике и звонком хохоте Тоньки.
Маленькая, худенькая тетя Соня через секунду тщетно рвалась из крепкого кольца рук озорницы.
— Сумасшедшие, что вы делаете?
А над ухом взвизгивало под ножом стекло. Неприятный звук заставлял нервную тетю Соню дрожать, взвизгивать, жмуриться. Напрягала всю слабую силенку, стараясь освободиться из рук мучительницы, но сильная девчонка совсем втискивала ее в угол дивана, хохоча прямо в лицо.
А Толька, вспотевший от старания, с высунутым из уголка рта языком, дикоглазый, виртуозно, по-особенному, с дрожанием, чиркал лезвием ножа по стеклу.
И невыносимый, как ножом по сердцу, звук лез и лез в незащищенные уши тети Сони.