Капитал (сборник)
Шрифт:
– Много евреев – просто суки! – шепнул он мне до того вдохновенно, что на нас тогда оглянулись прохожие.
Я смотрел на его сине-зелёную бледность и ждал, что он того гляди повалится в обморок.
– Бог им дал Тору, а они на неё забили болт! А те, кто и учит Тору, живут не по ней!
– Что же делать? – сходу проникся я проблемой, жалея Вадика и Тору, которую не учат.
– Хочешь покурить хорошей анаши? – нежно спросил Вадик. – Пойдём! Я тебе расскажу, что делать.
Как раз на то время я уже стал начальником отделения по борьбе с незаконным
– Послушаю внимательно! – пообещал я, имея лишь служебный интерес.
Тот мой визит к новому Вадику затем досконально повторялся во множестве раз. И сегодня я вижу в точности всё то же самое, что и тогда, и в точности те же на Вадике зелёные и обширные, как Сибирь, трусы. Другой одежды на нём дома не бывает.
Я прохожу к нему на кухню и меня встречает холодильник с распахнутой щедро дверью. Уже полгода я вижу его открытым и пустым и догадываюсь, что Вадик не закрывает его, боясь неизвестности. Чтобы не тянуло открыть – вдруг что есть.
На кухне сидят члены клуба, наркоманы со стажем, за который им уже можно бы было платить пенсию. Они постоянны и неизменны, отчего я за полгода не выучил ни их имена, ни лица. Учитывая их психоневрологическое состояние, я кажусь им, наверное, тоже вечной истиной, которую можно не запоминать.
Мы садимся и молчим, как «на дорожку».
– Одни те, кто занимаются каббалой, могут понимать Тору и жить по ней, – продолжает Вадик начатый полгода назад разговор.
Из антресоли он достаёт цветной лист «Лехайма». На листе кучка зелёной пряности. Под кучкой статья о фашистской угрозе и снимок фотогеничного скинхеда.
Вадик выращивает марихуану сам, разведя обширную плантацию в лесу за городом. Он заказывает сортовые семена с других стран и континентов, а при сушке одному ему ведомым способом смешивает соцветия и листья с разных кустов. В этом году урожай у него удался сверх плана. Вадику пришлось сушить и закатывать на зиму в банки. Всё же он умеет быть хозяйственным и домовитым.
Я чаще отказываюсь, чем курю. Сегодня одобрительно киваю, и Вадик радуется, как дитя, что с ним поиграют.
Начинается ритуал! Строгий, последовательный. С механико-станочной ловкостью Вадик заряжает папиросы зелёной пряностью.
Сосредоточенно курим.
Пока дым не начал химическую реакцию в мозгах, ведётся торопливый диспут о наркотиках. Я в нём не участвую. Так же я молчал бы, если б говорили футбольные маньяки, потому что я равнодушен к футболу, как женщина. Так же молчал бы в кругу профессоров, шоферов, хирургов. Быть бывшим офицером – это вернуться в беспомощное детство, когда ничего не умеешь, не знаешь ни одной науки, а умный разговор можешь поддержать, если только врать.
Мои невольные товарищи сыплют десятками рецептов того, как расщепить на атомы сознание и на время покинуть этот неудобный мир. Один рецепт убийственней другого. Десять капсул трамадола, десять коделака, десять… я замечаю, что число десять
– Мне проще постигать десять сфирот и приближаться кТворцу, когда я глотаю десять капсул настоящего немецкого трамала и сверху шлифую анашой. После десяти капсул я совершенствуюсь!
Вот сердце заходится в ужасе, не моём – извне. Сейчас я лишусь рассудка. И лишаюсь. Время замедляется в десять раз, и сигарета в пальцах курится со скоростью десяти сигарет.
Мне теперь трудно уследить за тем, что говорит Вадик, я не успеваю слушать и за раз могу усвоить не больше десяти слов.
– … мы наркоманы, потому что вокруг много желаний, которые нам невозможно…
– … число желаний 613… они всех дразнят, но не все…
– … время сейчас такое, что самые тёмные желания атакуют нас…
– … благодаря наркотикам мы уходим из мира малхут навстречу свету хохма…
Следующий этап ритуала – самый торжественный. Просмотр лекций Михаэля Лайтмана. Двигаясь медленнее своих теней, мы переходим в комнату и садимся перед компьютером.
Я умиляюсь на Вадиков компьютер. Роль колонок у него играет радиоприёмник «Маяк». Парадокс эпох: вместо коммуниста Левитана в «Маяке» вещает каббалист Лайтман.
Мне нравится смотреть Лайтмана. Симпатичный старичок и говорит, как твой первый учитель, так ласково, что в животе делается тепло. Хотя каббалу я не понимаю. В этом для меня её и достоинство. Интересно что-то в упор не понимать, иначе жить нельзя и омерзительно.
Те трое, «без имён и лиц», как поёт Кипелов, не понимают даже того, что не понимают. Я это не в упрёк им. Им вообще ничего не в упрёк.
– Кто не каббалист, тот жид! – на свой лад трактует Вадик Лайтмана.
Я не обижаюсь, он не про меня. Для Вадика не евреи, не познавшие каббалу, всё равно что дети. Их нельзя ругать. А вот евреи да не каббалисты – эти хуже грыжи.
– Надо для других жить, другим всё отдавать – тогда, значит, ты сын Израиля. Не копить и богатеть, а отдавать! Моисей им что – хер с горы?
Вадик серьёзно огорчён на евреев. Он-то не богатеет и, действительно, всё, что имеет, раздаёт. Правда, поделиться он может лишь одним, анашой. Сегодня он мне снова сунет в руку свёрток с зелёной пряностью, уверенный, что так угодно Творцу.
Идём пить чай. Его приносит кто-нибудь из нас. Он обязательно должен быть ароматизированный. Пока кипит чайник, все нюхают пакетики. Я тоже напряжённо нюхаю.
– Что-то из детства! – говорит Вадик о чае. – В детстве так же пахло.
– Да, карамелью, – говорит один из трёх.
Я всматриваюсь в него, пытаясь запомнить его лицо, а он вдруг говорит мне:
– Тебя пришибло? Это потому, что ты редко куришь. А нам анаша кайфа уже не даёт. Только голова гудит.
Меня поражает то, что он всё видит, но он неправ. Я тоже не испытываю кайфа. Ни разу не испытывал. Всё, что даёт мне анаша, это уход из жизни, возможность забыть о ней, не о жизни, а о ней. О той, про кого я ещё не рассказывал.