Капитал (сборник)

Жаров Михаил

У меня получилось. Я добрался до Ольги, но в это время невидимая искра проскочила по живой массе вокруг нас. Масса моментально стала плотней, и спасительная дорожка, проторённая мной, сомкнулась. Я понял, сейчас будет штурм.

– Здесь мент, – услышал я шёпоток. – У кого нож есть? Быстро-быстро мне!

Мои болевые рецепторы звонко дрогнули и навострились. Печень трусливо съёжилась.

– Дорогу! – зарычал я, прорываясь с Ольгой к «своим».

Лишь мы выбрались, лишь я вздохнул, как штурм начался. Сначала все триста спартачей, как один, грянули песню:

Не

слышны в саду даже шорохи!

Всё здесь замерло до утра!

Если б знали вы, как мне дороги!

Ярослааавские му-со-ра!

И спев, двинулись.

Невесть откуда в руках у них появились железные прутья. А в воздух взлетел страшный град из бутылок и кирпичей.

Я толкнул от себя Ольгу и схватил дубинку. С первого же маха я угомонил двоих, скорее всего, сломав им челюсти. Со второго маха я создал перед собой полукруг.

Во мне проснулся истинно былинный воин. Уклоняясь от воздушных снарядов, шаг за шагом я наступал и бил палкой по лицам, пока не оглянулся и не увидел, что воюю один. Присягнувшие спряталась за столбами, а капитан отрешённо качал головой, словно скучающий конь. С головы его падала пивная пена вперемешку с кровью.

Одним прыжком я тоже спрятался за свободным столбом, и штурмующие хлынули в ворота уже беспрепятственно. Забавно выглядело то, как сзади продолжали бросать снаряды, и бегущие впереди неповинно принимали их на свои затылки. На привокзалке ОМОН также разомкнул кольцо, вслед за чем поток спартачей превратился в силу вселенскую.

Я отыскал Ольгу и вместе с ней вжался в самый тёмный угол. Грохот бьющегося стекла, речовки и топот длились ещё минут десять, а потом как-то вдруг оборвалось, будто кончился дурной сон.

Ко мне подполз на четвереньках один из недавних противников и убедительно произнёс:

– Ты больше не работаешь, понял? Ты знаешь, на кого руку поднял? – и он показал мне партбилет «Единой России».

Обратно мы ехали молча. Молча ели и выпивали. О соитии мыслей не было.

– Красиво, – иногда произносил я. – Мне понравилось. Особенно песня.

– Мне нет, – отзывалась Ольга.

– Ты не злись, но я больше не буду ездить. Не хочу. Надо искать работу.

Поезд подходил к Александрову, когда Ольга округлила глаза.

– Ой! – испуганно воскликнула она. – Тебя же сейчас будут встречать!

– Кто? – сонно спросил я.

– Александровские оперативники. Они должны были задержать тебя сразу, но, видно, из-за болельщиков не смогли. Так что, наверное, сейчас ждут.

– Ты откуда знаешь? – протрезвел я.

– Это я, прости, – ответила она, глупо хлопая глазами. – Ты меня в прошлый раз обидел, вот я и… Простишь меня?

Прыгать с поезда, даже если он тормозит, затея неприятная. Слышал я про прыгунов, которые находили пикетные столбики. И всё же пришлось.

На гранитную насыпь я приземлился по касательной, однако на миг вылетела душа и целую минуту лёгкие не качали воздух.

С Ольгой я больше не встречаюсь и не созваниваюсь. На шее ношу память о ней. Клык.

Лазари

1.

Не дай бог моему врагу плакать над яичницей, как час назад

плакал я. На хрен таких врагов! Кого жалеешь, те не враги. Получается, я до того пал, что даже не могу быть никому врагом.

Удивись со мной! Я, тот кто ставил людей на колени и держал у их затылков пистолет, плачу над яичницей. Потому что она не моя!

А кстати. Хотите знать, как ведут себя сейчас русские люди на коленях под пистолетом? Думаете, плачут, как час назад я? Визжат, ползают и молят?

Быстро послушайте реальную историю. В прошлом году я, оперуполномоченный уголовного розыска, поймал двоих злодеев. Накануне они постреляли из обрезов в моих товарищей, чтоб те не мешали воровать. Попасть – не попали, но всё равно, зачем стрелять в живых людей? О том и хотел я поучить, поймав их и поставив на колени. Магазин из пистолета я заранее извлёк.

Передёрнул затвор, и звук разнёсся по обширному полю. Где-то за далёким лесом шумела трасса – далеко, почти не слышно. Никто этим двоим не помог бы, если подумать.

И слушайте, они стоят и спокойно ждут, когда убью. Деревенские. Родные братья. Как назло – в валенках. Некрасовские персонажи! Не бандиты, а скорее – разбойники, «мужички», как в своё время те, что стерегли купцов на Галичском тракте.

Стоят, и ни звука от них. Я им заглядываю через плечо в лица и сам не верю! Как говорится, ни одна мышца не дрогнет. Хмурые только, будто вспоминают, что забыли сделать дома. Собаку накормить или снег расчистить у калитки.

Стоят и понимают, что провинились вчера, а раз так да вдобавок попались, значит, некуда деваться, надо терпеть и получать люли.

Какие там японцы! Мои разбойники не учили заповедь «путь самурая – это смерть» (то есть не испугаться, не опозориться, когда пробьёт час), не тренировались, не медитировали. Японцы просто писюли по сравнению с моими разбойничками! Мои, как из советского кино, где партизаны перед расстрелом докуривают папироску, готовые к смерти.

Я тогда растерялся и не знал, что делать. В итоге зарядил пистолет и громыхнул меж их головами. Они вздрогнули, переглянулись, поняли, что живые и – ничего… Я их спросил: «Воровать-то хоть не будете больше?» Один мне дремотно ответил: «Жить-то надо…» Ткнув меня таким образом, как котёнка, в метафизику, в которой не разобрался бы сам Кощей Бессмертный, они без моего разрешения поднялись и пошли.

Согласитесь, мы победим в войне, случись она новая. Именно с такими разбойниками-самураями, хотя они и гепатитные алкоголики. Ещё выйдут из подвалов токсикоманы. Они будут обливаться бензином и пылающие, и безумные побегут на тевтонскую пехоту. Наркоманы, съев по двести штук псилоцибиловых «питерских» грибков, явят себя как древние берсерки, не знавшие боли и страха. Пойдут один против ста. Я, поверьте, не раздражаю в себе патриотизм, а говорю, что случится.

Какой там патриотизм! Меня, недавнего офицера, кормят яичницей, и я рад и несчастлив до слёз. А кормит такой же офицер, только военный, не мент. Он тоже – в запасе и тоже тридцати трёх христовых лет отроду. То я накормлю его, то он меня, то кто-нибудь другой нас обоих или врозь.