Капитали$т: Часть 4. 1990

Росси Деметрио

Я пошел на кухню, раскрыл шкаф и некоторое время бессмысленно рассматривал его содержимое. А потом вытащил бутылку коньяка, отвинтил крышку, налил полстакана и выпил. Коньяк был теплый и противный, но я проглотил его как лекарство, потому что… Потому что нужно как-то дальше жить. Даже если жизнь эта такая же горькая, противная и тошнотворная, как этот коньяк.

А что, подумал я. Все как в шахматах. Мы делаем ход. Они делают ход. Размениваем фигуры. Жертвуем пешки и даже более крупные фигуры для выигрыша инициативы. Теперь ход за нами, но…

Телефон

пиликает, и я с ненавистью смотрю на него. А потом снимаю трубку и говорю: «Алло!» С удивлением отмечаю, что говорю даже с каким-то весельем, кажется, коньяк уже дошел куда полагается и работает. На связи Николай Николаевич.

— Слышал уже? — говорит он деловито.

— Слышал, — говорю я.

— Ну вот… — Николай Николаевич берет несколько секунд паузы, а потом говорит: — Я из машины звоню. Сейчас подъеду, выходи.

А я отвечаю:

— Хорошо.

И это означает, что нужно подниматься, одеваться, выходить на улицу, разговаривать с Николаем Николаевичем и даже принимать какие-то решения. Становится тошно, желудок скручивает спазмом, и я на всех парах несусь в туалет… Возвращаюсь оттуда слегка оживший, надеваю куртку, спортивный костюм и иду наружу…

Снаружи — весна. Не та, которая предвестник лета, а та, которая отступление зимы. С островками грязного снега, капелью, расползающейся слякотью. Во двор заезжает грязная и обляпанная черная «Волга», и это почему-то очень смешно. Грязные люди на грязной машине заняты грязными делами, почти говорю я. Или говорю?

Я падаю на заднее сиденье «Волги». За рулем Николай Николаевич лично.

— Вот такие дела… — говорит он, не глядя на меня.

А я спрашиваю:

— Как случилось?

— Да пес его знает… — отвечает он задумчиво. — Нашли его в Киеве. В гостиничном номере. В состоянии сильного алкогольного. В петле… Звонил я коллегам в Киев… — Николай Николаевич надолго замолчал.

— Ну и?.. — не выдержал я.

— Вот тебе и «ну и…» Коллеги говорят — самоубийство. И без вариантов. Говорят, что у них своего говна хватает, чтобы еще с нашим возиться…

— Понятно, — говорю я.

Николай Николаевич мрачно кивает.

— Чего ж непонятного…

А потом я спрашиваю:

— Кто?

Он с досадой машет рукой.

— Они свою визитную карточку на месте преступления не оставили, Алексей.

— Но вы же знаете? — не отстаю я.

— Предполагаю, — поправляет он. — Пред-по-ла-га-ю!

— Ваши?

Николай Николаевич сильно, со злостью лупит ладонями по рулю.

— Крысы. Не могут остановиться, жрут и жрут. С уголовниками связались, дальше уж ехать некуда! И деньги, деньги за все — за наперстки эти, за карманные кражи, с проституток тянут, с наркоманов. Знаешь, сколько стоит «входной билет» для бригады угонщиков?

— Сколько? — спрашиваю я с интересом. Николая Николаевича сегодня, кажется, прорвало.

— Двадцать пять тысяч. И с каждой угнанной машины — третюю часть цены.

— Нормально, — говорю я. — А что? Хозрасчет принимает и такие причудливые формы.

Николай

Николаевич шепотом матерится.

— А какой пример для рядовых сотрудников? В день получки патрульные все в засадах сидят — во дворах вокруг вино-водочных. Бандитов не ловят — воруй, убивай! Ловят работяг. Работяга деньги в кассе получит, отстоит очередь за «бормотухой», и где-нибудь неподалеку во дворе сообразит на троих — а тут наши! Распитие в неположенном месте. Работяг в вытрезвитель, а деньги пополам с сотрудниками вытрезвителя ломают. Бизнес!

— Но вы ведь начальник, — говорю я. — Вы же можете…

Николай Николаевич смеется, но в смехе его нет ничего веселого.

— Твой отец горкомом партии руководил, — говорит он. — И неплохо руководил, к слову. Но что толку? Колбасы-то от этого больше не стало в магазинах. Так и у нас. Есть руководство — кабинет, телефон, бумаги. А есть реальные дела. Понимаешь?

Я киваю. В принципе, все логично.

— Николай Николаевич, — говорю я терпеливо, — мы с вами общаемся уже давно. Но все как-то очень неконкретно. Вы намеками говорите, каким-то рыбьим языком, так что я не понимаю всей картины. Сейчас погиб наш журналист. Мне, согласитесь, нужно немного больше контекста, чем обычно. Я так понимаю, что московский рейд больших результатов не принес?

Николай Николаевич не отвечает. Он берет с переднего сиденья бутылку минералки, отвинчивает крышку и жадно пьет. А я не вижу всемогущего начальника городской милиции. Я вижу очень уставшего немолодого человека, который реально задолбался.

— Москвичи — что… — говорит он напившись, и в голосе его слышится пренебрежение. — Москвичи — приехали, уехали. Из ментов всего двоих арестовали — начальника рыночной милиции и капитана, через которого деньги с наперстков шли. Мелочевка. А что касается жулья… Кабан и Зяблик уже на свободе. Гусар тоже нарисовался. Уже несколько дней в «Софии» заседают. Не знал? Трогать их строго-настрого запрещено. Почти официально.

Я отрицательно качаю головой.

— Не знал, не до того было. Но я возвращаюсь к исходному вопросу, Николай Николаевич. Кто убил Ярослава?

Николай Николаевич говорит:

— Заместитель начальника УВД Кузьмин. Геннадий Андреевич. Есть информация, что в узком кругу он обсуждал последние выпуски этой вашей газеты. И был очень недоволен. Те люди, с которыми он это обсуждал, вполне могли осуществить… — Николай Николаевич спотыкается. — Одним словом, могли сделать. Это для тебя достаточно конкретно?

— Вполне, — говорю я. — Значит, москвичи приезжали и доблестного заместителя управления не тронули…

— Кто ж его тронет… Область в пятерке лучших по раскрываемости. И я тебе объяснял — почему.

— Помню. И что будем делать, Николай Николаевич?

— Я бы советовал тебе уехать на время, — говорит он. — Игра пошла серьезная. По большим ставкам.

Я отвечаю быстро и уверенно:

— Не уеду.

— Тогда готовься, — говорит он. — Со дня на день за вашу лавку примутся.