Капитали$т: Часть 4. 1990
Шрифт:
Я молод и беспечен, и поэтому отвечаю:
— Поглядим! — и тут же задаю следующий вопрос: — Николай Николаевич, а генерал? Начальник управления? Он тоже замазан?
— Генерал-то? — усмехается он. — Товарищ генерал у нас в ссылке. В почетной. Он же в Москве раньше служил, в главке, но подзалетел и был катапультирован в провинцию. Ему нужны, во-первых, показатели. Их обеспечивает Кузьмин. А во-вторых, деньги. Их тоже обеспечивает Кузьмин. Получается, незаменимый человек.
— И у вас противостояние? —
— Они бы меня давно сожрали, — очень серьезно говорит Николай Николаевич. Но, опасаются. Гласность, мать наша! А вдруг я в «Огонек» побегу, интервью давать? И потом, работать тоже кому-то нужно. Ты что думаешь, только у вас группировки? Я тебе так скажу — у вас даже лучше, потому что честнее. А у нас… на собраниях сидим, речи друг перед другом произносим про честь мундира и все такое… А потом…
Мы молчим.
— Ничего, — говорю я. — Осталось продержаться совсем немного. Как-то продержимся.
Николай Николаевич вопросительно смотрит на меня, он не понимает. Я объясняю.
На похороны журналиста Ярослава собралось много людей. Я даже удивился, насколько много. Пришел весь поток филфака, какие-то школьные друзья, коллеги-журналисты, не только из «Вечерки», но и из всех городских газет — корпоративная солидарность.
— Журналистов убивать нельзя! — гневно заявил какой-то бородатый дядька в очках с толстенными стеклами. На него зашикали — осторожнее, тише! Бородач (кажется, он был слегка выпивши) громко матерился в ответ.
Был, конечно, и Борис Борисович — важный, торжественно-мрачный, слегка напуганный. Он произнес небольшую речь, почти полностью состоящую из пафоса и пошлых положенных выражений: «Никогда не забудем, будет жить вечно в наших сердцах!»
В сторону родителей Ярослава я смотреть избегал. Его мать — женщина средних лет с остатками былой красоты, выглядела ошеломленной и прибитой. А отец, кажется, вообще не понимал, что случилось и где он находится.
Всю материальную сторону похорон взял на себя, конечно же, кооператив «Астра».
Ко мне подошел Борис Борисович, которого волновал весьма актуальный вопрос — не станет ли он следующим?
— Ну что вы… — честно сказал я. — Вы, Борис Борисович, слишком заметная фигура в наших уездных политических кругах. Убрать вас — слишком большой резонанс.
Кажется, мои аргументы не очень убедили Бориса Борисовича.
— Это же из-за тех статей?.. — спросил он.
— А вы сами как думаете? — холодно спросил я. Успокаивать Бориса Борисовича у меня не было абсолютно никакого желания.
— Это же очевидно! — воскликнул он громким и трагическим шепотом. — Это же мафия! — трагические нотки в голосе достигли пика. — Теперь я не чувствую себя в безопасности! Может быть мне
— Решим! — кивнул я. — Но не сейчас, простите…
— Вот жил парень, — сказал Борис Борисович с замечательно сыгранным отчаянием, — учился, работал, надежды подавал! Зачем, спрашивается, это все было нужно?!
Я ничего не ответил, просто посмотрел на Бориса Борисовича. Похоже, что как-то очень нехорошо посмотрел, так что тот шарахнулся в сторону.
Между тем, коллеги покойного Ярослава произносили речи, одна другой пламеннее. Что интересно, в версию о самоубийстве не верил вообще никто, для всех собравшихся было совершенно ясно — убийство. Разделялись журналисты только во мнении — кто именно убил.
— Это бандиты его, — уверенно говорил какой-то подвыпивший джентльмен в финском плаще. — Он про наперстки писал, про мафию… Вот и…
— Ты, Сеня, двадцать лет про колхозы пишешь — вот и пиши дальше, — оппонировал ему другой знаток, одетый в модные «варенки». — Наши лучшие в Евразии доярки надоили двадцать тонн чугуна с коровы — вот это твое. А в такие дела лучше не суйся, чушь городишь!
— А ты что, знаешь — кто его?.. — Сеня в финском плаще скептически посмотрел на оппонента.
— Таких бандитов, Сеня, чтобы убрать человека в чужом городе, да еще обставить это как самоубийство, у нас в регионе не имеется! — уверенно ответил оппонент в «варенках». Это я тебе как ведущий криминальной хроники могу сказать со всей ответственностью. Так что, пойди умойся!
— Это менты! — уверенно сказал представительный мужчина в добротном пальто. — Про ментов он писал, хорошо писал, молодец! Подбили на взлете, можно сказать!
— Да какие менты! — В кружок спорящих внезапно вклинился совсем молодой парень, похожий на неформала — длинноволосый, облаченный в потертую джинсу. — Наших ментов хватает только на то, чтобы пьяных в трезвяк тянуть! Это «комитетчики»!
«Менты!» — звучало в толпе прощающихся с одной стороны, а с другой отзывалось: «Комитетчики!»
— Журналистов убивать нельзя! — Уже сильно хмельной бородач объяснял эту прописную истину всем присутствующим с такой настойчивостью, будто ему постоянно доказывали обратное.
— Добьемся справедливости!
— Не простим!
— Отомстим!
Положенные слова с положенной интонацией звучали в положенное время, а гроб с парнем внутри лег в еще не прогревшуюся весеннюю землю — его спустили туда мрачно-деловитые и неразговорчивые могильщики с каким-то отвратительным профессионализмом. Отец Ярослава растерянно смотрел на присутствующих. Ему пожимали руки и говорили полагающиеся пошлости, он покорно кивал, а в глазах его читался немой вопрос: «Что происходит? Неужели это все на самом деле?»