Капитан Кирибеев. Трамонтана. Сирень

Сажин Петр Александрович

Закончив взвешивание, я на следующий день принялся за исследование желудков китов. Нужно иметь ясное представление об их содержании. Пища китов тесно связана с их передвижением по морям, и если мы будем знать об этом, то легко будет искать китов в море.

В этой работе, конечно, отсутствовало эстетическое начало, но… дело–то это необходимое… В самом разгаре работы меня отвлекли: прибежал бригадир раздельщиков и сказал, что китобоец «Вихрь» притащил самку финвала. Ее молочные железы распирало молоко. Это был редкий случай — наши китобои самок не бьют. Нужно было перемерить молоко и исследовать его в лаборатории. Я тотчас же поспешил к слипу. Самка финвала

была сильно вздута, из ее молочных желез сочилось желтоватое, густое, похожее на сгущенное, молоко. Резчики помогли мне вскрыть железы. Мы «надоили» шестнадцать ведер. Исследование показало, что молоко содержит в себе сорок четыре процента жиров, примерно тринадцать процентов сухого остатка и чуть больше сорока процентов воды. Отличное молоко! Недаром китячий теленок в период лактации (молочного питания) прибавляет в весе почти на сто килограммов в сутки! К сожалению, молоко это почти непригодно в пищу человеку.

…Работая с утра до ночи (а часто и ночью), я не имел времени побывать на «Тайфуне», хотя он каждое утро в предрассветной сутеми подходил к «Аяну», сдавал китов, набирал пресную воду, продукты и быстро уходил на промысел. Мельком я видел кока «Тайфуна» Жору Остренко, капитана Кирибеева и боцмана Чубенко. Я окликнул их, но они не слышали — на «Аяне» стоял шум голосов и грохот лебедок: по слипу тащили гигантского кашалота. Работа проходила неудачно — то и дело лопались тросы, бригадиры кричали…

Я очень скучал по китобойцу. Мне хотелось узнать, что там делается. По паспортам, которые попадали ко мне, я знал, что дела у них шли хорошо: они уже перегнали «Вихрь» и, как говорят, «наступали на пятки» «Гарпуну». Я часто смотрел вслед уходящему «Тайфуну», пока он не скрывался за горизонтом.

Мне хотелось в море… Хотелось свежего ветра и охотничьих переживаний. Первые дни я не очень тосковал, потому что много интересного было и на новом месте — работа, люди, пейзаж…

Бухта Моржовая, вернее, ее южная часть, в которой стояла китобаза, — одна из красивейших на Южной Камчатке. Здесь почти нет ветров. Высокие, крутые, доходящие до шестисот метров склоны гор, обжимающие бухту, до половины покрыты густыми зарослями ползучего кедровника, ольхи и рябины. С восточного берега бухты падают звонкие ручьи с серебристо–чистой и холодной водой. В зарослях по склонам гор водится много медведей, горных баранов и лисиц. В бухте полно камбалы, палтуса и трески. В свободные минуты я с интересом наблюдал, как охотники и рыболовы «Ляна» таскали из воды треску, ползали по скалам в поисках крупной дичи. Но в один из дней со мной случилось несчастье: препарируя поджелудочную железу финвала, я сильно порезал себе левую руку. Работать на палубе и в лаборатории я не мог. У меня оказалось много свободного времени, и тут–то и подкралась тоска. Она усилилась, когда испортилась погода: в бухту вполз густой туман. Едкий, как дым, мокрый, как испарения в тропических лесах, он забивает все.

Дурная погода стояла недолю. Неделю заживала и моя рука. Чтобы не закиснуть, я занялся обработкой материалов. Правда, собранные мною данные не содержали открытий: в китовых потрохах мне не встретилось яблоко Исаака Ньютона. Но открытия сразу не делаются. «Наблюдайте, фиксируйте, — говорил мне профессор Вериго—Катковский. — Ничто не должно проходить мимо вашего глаза. Море — не мокрая пустыня; море — вечно живая и неистощимая колыбель жизни. Опытный ученый «читает» море, как увлекательную книгу».

Дорогой профессор, я это делал, буду делать и дальше с упорством, которому вы меня учили. Но если я не сделал открытий на

ниве научных наблюдений, то среди людей, окружавших меня, я открыл много истинных друзей науки, готовых в любой час помочь мне. А это не так уж мало. Там, где трудно поднять одному, легко поднимут десять человек.

Капля воды не отражает всей жизни океана, населенного китами, гигантскими моллюсками, акулами, миллиардами рыб, разнообразных зверей. Триллионы капель составляют океан. Первый опыт — капля знаний. Много опыта — океан знаний. Между ними — терпение и работа, большая, неутомимая, самозабвенная, ей и должен я посвятить себя.

Наконец настал день, когда я в своей работе к правой руке смог присоединить и левую.

На следующий день после того, как я был «выписан» на работу, я стоял на борту «Аяна», у места, где швартовались китобойцы. Я увидел «Тайфун» еще издали. Под его бортами болтались три туши. Китобоец шел ходко. Вода заплескивалась на борт. Сердце мое сладко заныло.

Капитан Кирибеев увидел меня — он был на мостике — и помахал рукой.

— Ну как? Не надоело вам тут торчать? — спросил он, поднявшись на борт «Аяна». — Может быть, с нами пойдете? Хотите?..

Хотел ли я! Но я решил не показывать свою радость.

— Хорошо, — сказал я как можно равнодушней.

— Тогда собирайтесь!

21

Через полчаса я спускался по зыбкому штормтрапу на палубу китобойца. Фотоаппарат и полевая сумка с инструментами, а также несколько захваченных мною планктонных сеток мешали спускаться — цепляясь за перекладины штормтрапа. Чубенко подхватил меня под мышки.

— Вот хорошо, товарищ профессор, что опять у нас! — сказал он, ставя меня на палубу.

И верно, как только ноги мои коснулись палубы «Тайфуна», я почувствовал себя легко и радостно, словно домой вернулся.

Через час китобоец попал в непроглядный туман, настолько густой, что даже Кирибееву, опытному мореходу, не удалось найти вход в бухту, когда он пытался вернуться назад к китобазе. Что ж было делать? Кирибеев принял решение идти вперед: туман окутал мыс Шипунский, вход в бухту Моржовую, но у Командорских островов, в открытом море, могло быть чисто.

Капитан Кирибеев надвинул фуражку на насупленные брови и, нервно покусывая мундштук трубки, молча шагал по ходовому мостику.

Китобоец, оглашая залив резкими гудками, быстро шел на северо–запад. Вскоре огромные рваные клочья тумана, клубясь, стали окутывать нос корабля, мачты и, наконец, мостик.

Боцман Чубенко крикнул из бочки:

— Товарищ капитан! Воды не видно!

— Продолжать вперед смотреть, — ответил Кирибеев.

— Есть… жать… ред… реть! — донеслось из тумана.

Рулевой вопросительно посмотрел на меня, хотел что–то сказать, но, видно вспомнив, что капитан Кирибеев не любит болтовни, закусил губу.

— Убавить ход, прежний курс! — крикнул рулевому Кирибеев и дернул за ручку гудка. Затем потянул еще.

Туман становился все гуще. Скоро трудно стало различать даже черты лица капитана, когда он оказывался на противоположной стороне ходового мостика. Но он шагал упорно и настойчиво, как маятник, от борта к борту и лишь время от времени останавливался, глядел на картушку компаса, дергал ручку гудка или запрашивал показания лага и впередсмотрящих.

Прошел час, другой; туман по–прежнему стлался над водой. По времени мы уже должны были подойти к Кроноцкому полуострову. Но за туманом ничего не было видно. Однако Кирибеев упрямо вел китобоец вперед.