Капитан Кирибеев. Трамонтана. Сирень

Сажин Петр Александрович

Уже стали видны огни базы, когда на мостик поднялся капитан Кирибеев. Мне не хотелось идти в каюту, и я решил подняться на мостик: тянуло меня к Кирибееву.

Тщательно выбритый, посвежевший после короткого, но крепкого сна, Кирибеев с удовольствием и, казалось, беспечно шагал по мостику.

— А вы чего здесь торчите? Почему не отдыхаете?

— Не тянет, — сказал я.

— Не тянет? А вы бы попробовали, может, и потянуло бы! Вот я, — сказал он после некоторого раздумья, — немного подкрепился; часок сна — это, знаете ли, вещь, как говорит наш кок.

— Смешной он.

— Нет, — сказал Кирибеев, — не смешной, а… как вам сказать…

Последний из могикан. Остренко — старый моряк, нахватался всякой блатной ерунды. На Черном море вы и сейчас еще встретите людей этого типа. Чай они называют «жареной водичкой», ботинки — «корочками», брюки — «шкарами», галстук — «ошейником»… И все у них «Жёра», «Сашя», «Алёшя»… Но он парень хороший, со временем вся эта накипь снимется с него. Он попал в хороший, сплоченный коллектив. Ведь такие люди, как Жилин, Чубенко, Откаленко, Макаров, Порядин, — золото. Особенно Жилин и Чубенко. На других судах парторги дуют заседание за заседанием, ну там протоколы и все такое прочее. А Чубенко ведет партийную работу постоянно. У других работа производственная — это, так сказать, дело служебное, а партийная жизнь — это какая–то отдельная, особая. А вот Чубенко умеет и то и другое так соединить, что партийную работу ведет как будто незаметно, но всегда и со всеми. Поэтому у нас и коллектив такой сильный. Да вы сами видите — наш народ в огонь и воду. Нам бы только хорошего штурмана вместо Небылицына! С Кнудсеном, я думаю, дело будет посложнее. За три года, что я здесь не был, он сильно изменился — привык к тому, что Небылицын перед ним на задних лапках служит. Привык, что он хозяин на нашем корабле. А тут еще договор. По договору мы не имеем права требовать, чтобы он учил наших матросов китобойному делу. Он это усвоил хорошо. И вот теперь вы сами видели, как все сложилось… Беда в том, что Плужник этого не понимает. Вы знаете, что он сделал сегодня?

И капитан Кирибеев рассказал мне то, что я уже знал из прочитанных радиограмм.

— Что же после этого прикажете думать о нашем капитан–директоре? — сказал Кирибеев. — Теперь нужны кадры грамотных людей, умеющих смотреть вперед, быть гибкими, инициативными. Зачем его во главе флотилии поставили? Приняли во внимание главным образом прежние заслуги… Но как же можно прежние заслуги делать единственной мерой ценности человека? Ведь никому не приходит в голову блистательную в прошлом, но одряхлевшую певицу выпускать на сцену в роли Кармен и требовать от нее, чтобы она танцевала «Хабанеру», как двадцатилетняя девица, ведь нет? К сожалению, у нас немало таких случаев, когда биография и стаж ответственной работы для некоторых товарищей заменяют диплом. Дали бы Плужнику пароход на какой–нибудь тихой линии. Это ему по плечу. Но со времен гражданской войны он на руководящих постах. И так избалован номенклатурными должностями, что и тон выработал какой–то: «Я полагал бы», «Вам следует», «Мы коммунисты»… Э, да я уже говорил вам об этом!

И вот, извольте, к этому человеку я должен сегодня явиться на расправу. Правда, я не боюсь. Я человек закаленный… А молодец все–таки наш боцман! — неожиданно перевел он разговор на другое. — Видели, какую приборочку сделал? Настоящий моряк! Хотя и знает, что, когда придем к базе и начнем погрузку угля, «Тайфун» станет как домовой… А механик? А радист? Я уже не говорю про Жилина и Макарова… С такими людьми не пропадешь!

Видите огни «Аяна»? Мы приближаемся, профессор. Идите к себе да побрейтесь! Я не люблю этой романтики, когда сходят в плавание и

зарастут до бровей.

…«Аян» сиял огнями. С его широкой, как взлетное поле, палубы доносились шум голосов и деловая воркотня лебедок и паровых пил: разделка китов, добытых китобойцем «Гарпун», была в разгаре.

Резчики сала с поразительной сноровкой работали длинными, загнутыми, похожими на хоккейные клюшки, фленшерными ножами. Крючники таскали куски сала к горловинам. Несколько рабочих беспрерывно смывали шлангами кровь и нечистоты.

«Гарпун» покачивался тут же под бортом, и над ним черной кисеей висела угольная пыль. Он, как говорят моряки, «бункеровался», то есть грузил уголь в свои бункера.

На «Аяне» работала, покрывая другие голоса, большая лебедка — на палубу по слипу поднимали огромного финвала.

Капитан Кирибеев потянул за трос сигнала, «Тайфун» рявкнул, и вскоре к нам подошел небольшой катерок, чтобы забрать на буксир горбачей.

На палубе нас встретил Каринцев. Он крепко пожал руки, поздравил с успешной охотой, пригласил к капитан–директору, который хотя и был нездоров, но непременно хотел видеть Кирибеева.

Когда мы шли за Каринцевым, Кирибеев поймал мою руку, сжал ее и, улыбаясь, тихо спросил:

— Ну как, профессор, будем стоять насмерть?

Я также тихо ответил ему:

— Да…

Плужник лежал в постели, обложенный подушками и грелками; он тяжело дышал, изредка постанывал.

— Ага, явился, — сказал капитан–директор, когда мы вошли. — Ну, докладывай!

Капитан Кирибеев снял фуражку, сел, не спеша набил трубку, закурил и спросил:

— Что ж докладывать?

— Вот тебе и Галапагосские острова! — воскликнул Плужник, колыхнувшись грузным телом. — Ты куда явился? К начальству или…

Он не договорил, закашлялся, поднес платок ко рту. Откашлявшись, строго спросил:

— Как «что»?

Капитан Кирибеев посмотрел на Каринцева. Тот подмигнул, что, очевидно, означало: «Не сердите старика, рассказывайте».

Но Кирибеев то ли не понял этого взгляда, то ли имел какие–то свои соображения не торопиться; он молча смотрел прямо в глаза Плужнику.

Плужник лежал беспомощный и жалкий, как большой ребенок. Открытые руки и шея были рыхлы, розовое лицо, окинутое веснушками, сморщилось. Красные глазки под белыми шелковистыми бровями устало и как бы нехотя смотрели на Кирибеева.

— Что ты смотришь на меня, как девка на новые подвязки? Что молчишь? Докладывай — что там у тебя случилось? Почему с людьми не ладишь? Что с Кнудсеном? Зачем штурмана от дела отшиваешь?

— Столько вопросов, и сразу, — сказал Кирибеев.

— Сколько нужно, столько и задаю, — уже не сдерживая гнева, сказал Плужник, слегка приподнявшись на локтях. — Потребуется, еще задам! Не с тебя, а с меня партия спросит. Я за все отвечаю… Ну, говори!

На щеках у Кирибеева взбугрились желваки. Колючим взглядом он посмотрел на Плужника.

— Хорошо, товарищ капитан–директор, — сказал он, с трудом справляясь с дыханием.

— Ладно, ладно, — перебил Плужник, — обиделся… Мне, а не тебе надо обижаться… Лежу вот — сил нет, а от дел никакого отбоя. А кто их, дела–то, делать будет. Рапорт мне с замполитом придется писать… Говори: что там у тебя на китобойце? Да заодно скажи: кто тебя уполномочивал давать телеграмму Вериго—Катковскому? Ты что, скандала в мировом масштабе хочешь?..

С этими словами он тяжело опустился на подушки, закрыл глаза, сделал глотательное движение и тихо проговорил: