Капитан Темпеста
Шрифт:
Через несколько времени один из ловцов, еле живой старик, вылез назад на берег, не будучи в состоянии более выносить боли от укусов множества пиявок, присосавшихся к его жалким ногам, лишенным уже всяких признаков икр. Добычи на этом несчастном существе было более чем достаточно, но солдатам и этого показалось мало, один из них ударил его палкой и крикнул:
— Ах, ты, ленивая собака! Разве по стольку следует приносить пиявок?.. Живо назад в воду, каналья… Я тебе покажу, как лениться на глазах таких высокопоставленных особ!.. Разве ты не слыхал, что на вас
При последних словах свирепый янычар нанес ловцу еще один тяжелый удар палкой по спине.
Этого уж не мог стерпеть дедушка Стаке. С удивительной в его годы быстротой и ловкостью он соскочил с коня и бросился к янычару.
— Негодяй! — закричал он во всю силу своих могучих легких. — Разве ты не видишь, что этот человек близок к смерти?.. Сейчас же оставь его в покое, если не хочешь сам очутиться в царстве пиявок!.. Смотри, еще один миг — и я швырну тебя в самую середину этого вонючего болота…
Турок, не привыкший к таким речам, опешил и в изумлении смотрел на старика, так энергично размахивавшего перед его лицом огромными кулаками и точно собиравшегося его схватить и задушить.
— Чего ж ты сердишься, господин? Ведь это только христианин! — проговорил он, невольно отступая.
— Знаю, что христианин, — гремел старый моряк, сверкая •глазами и тряся янычара так, что у него потемнело в глазах.
— Разве ты не понимаешь, животное, что своей жестокостью ты срамишь самого пророка и всех его последователей? Вот я тебе…
Но тут вступился турецкий капитан, на которого тоже нашло было нечто вроде столбняка при виде такой непривычной в этом месте сцены.
— Что ты делаешь, друг? — вскричал он, подбежав к рассвирепевшему старику, в руках которого болтался янычар.
— Что я делаю? — гремел дедушка Стаке, подняв на воздух беспомощно болтавшего ногами янычара, словно котенка. — А вот хочу бросить его туда, где…
— Оставь его, говорю тебе от имени госпожи Гараджии! Слышишь? Оставь его, иначе я…
— А я, от своего собственного имени, которое стоит имени твоей Гараджии, приказываю немедленно убраться этому озверелому янычару! — вдруг раздался твердый, ясный и повелительный голос герцогини. — Понял ты меня, капитан? Я бился на поединке с Дамасским Львом и победил его, а с такой дрянью, как ты, справлюсь скорее, чем ты успеешь произнести имя пророка… Повинуйся мне, я имею право приказывать!
Услышав этот голос и видя, что мнимый юноша уже с угрозой заносит над ним саблю, приняв также во внимание и многочисленность его свиты, турок счел за лучшее повиноваться и, обернувшись к солдатам, крикнул:
— Отпустить всех ловцов в их хижины! Сегодня и завтра мы будем праздновать прибытие к нашей госпоже доблестного Гамида, сына мединского паши. Поэтому пусть все будут в эти дни свободны от работ и отдохнут.
Привыкшие повиноваться каждому слову высокопоставленных лиц, янычары бросились исполнять это приказание. В то же время герцогиня опустила руку в кобуру, наполненную Дамасским Львом цехинами, вынула из нее горсть монет и бросила их несчастным.
— Дать этим невольникам
Потом, дав шпоры своему коню и пускаясь в галоп вперед, она бросила на ходу ошеломленному капитану:
— Теперь проводи меня скорее к Гараджии. Мне нужно, видеть ее немедленно.
Весь отряд удалился от стоячих вод, кишмя кишевших пиявками и распространявших вокруг себя убийственные лихорадки. Ветерок мелодично шумел в густом тростнике, скрывавшем под своими прямыми купьевидными стеблями столько разложения и яда.
Минут через десять быстрой скачки турецкий капитан, вновь занявший место во главе отряда, указал герцогине на видневшийся впереди роскошный розовый шатер, увенчанный тремя развевавшимися по ветру белыми конскими хвостами, соединенными под большим серебряным полумесяцем. Шатер был раскинут на возвышении, так что его было видно на большое расстояние кругом и прямо поражал своим великолепием.
— Чей это шатер? — спросила герцогиня.
— Госпожи Гараджии.
— Она часто бывает здесь?
— Каждый раз, когда вздумает сама наблюдать за работой христианских пленников и поразвлечься их смешным видом.
— И эта жестокосердная женщина воображает, что ее может полюбить Дамасский Лев, самый великодушный из всех витязей великой турецкой армии! — презрительно произнесла молодая девушка.
— Да, она очевидно, сильно надеется на это, — заметил ее собеседник.
— Но не может же лев пожелать иметь супругой простую тигрицу?
— Об этом она, наверное, не думает, да и мне такое соображение не приходило в голову, — наивно сознался турок. — Только смотри, эфенди, не высказывай таких мыслей Гараджии, если желаешь быть с ней в дружбе.
Немного спустя всадники уже были возле великолепного розового шатра, в некотором отдалении от которого собрались тесной кучкой несколько десятков жалких хижинок, охраняемых вооруженными с головы до ног янычарами и солдатами из Малой Азии.
— Пожалуй сюда, эфенди, — пригласил турок герцогиню, остановившись перед входом в шатер. — Госпожа Гараджия теперь, наверное, пьет кофе и курит табак, несмотря на запретительные эдикты Селима. Она не боится, что он отрежет ей нос за неисполнение его повелений.
— Введи меня, — сказала герцогиня, ловко соскакивая с коня.
Капитан сделал знак четырем арабам, стоявшим с обнаженными саблями по обе стороны входа в шатер, и, когда те посторонились, он подошел еще ближе и громовым голосом проговорил:
— Госпожа, к тебе посол от Мулей-Эль-Каделя!
— Впустить его! — раздался в ответ сухой и жесткий голос. — Послу доблестного и непобедимого Дамасского Льва будет здесь оказано самое широкое гостеприимство.
XVI
Внучка Али-паши.