Капитаны
Шрифт:
– Значит, я тебе под кожу лезу? – возмущенно задыхаясь, вспыхивает Катрина. – И верёвки из тебя плету? А ты…
– Ну, давай, – подбадривает капитан, с наигранной ленцой в голосе, отчего Кaту ещё больше бросает в праведный жар. – Давай, что я?
– Да ты словно пытаешься меня вытолкнуть из своей жизни. Что этот сервиз, что… – Бишоп останавливается, перехватывая дыхание, а затем гневно бросает: – Просто скажи уже честно: я тебе приелась!
Леви нарочито помпезно закатывает глаза: только этих драм ему не хватало.
–
– Ах, а кто это тогда у нас взрослый? Ты что ли? – шипит Кaта в ответ. – Не смей называть меня ребёнком!
– Так веди себя по-взрослому! – чайник вскипает, свисток отчаянно заходится в песне.
– Это не я не могу поставить сервиз на место! – перекрикивает чайник Бишоп и остервенело дёргает за рычажок горелки, выключая её.
– Сервиз стоит на месте, – голос Леви чуть ли не ядом наливается. – Он на этом месте стоит уже больше, чем ты вообще находишься в этом доме!
– Я не вовремя? – вкрадчивый голос Эрвина заставляет Кaту вздрогнуть, а Леви ещё больше нахмурится.
Командир вклинивается чужеродным объектом в их маленький мир спора, что вдруг оба офицера, как один, кричат в ответ:
– Нет!
Чайник остаточно бурлит, украдкой разбавляя неловкую тишину. Смит в удивлении переводит взгляд с капитана на лейтенанта и обратно, пытаясь вычленить, что тут произошло; два талантливых солдата после словестной перепалки видимо пытаются убить друг друга неким метафизическим образом через гляделки. Катрина тяжело дышит, да так, что грудная клетка ходуном ходит. Впившись в Аккермана зелёными глазами и не моргая, она задыхается в возмущении, она тонет в праведном гневе. Её щёки пылают отчаянным румянцем. Леви испытывает схожие чувства, сжимая губы до тонкой бледной полосы. Его голубо-серые радужки жгут холодом, а от позы веет надменной стойкостью. Воздух между ними густеет, почти что в кисель заворачивается.
– Где будет стоять этот чёртов сервиз? – разбивает повисшую тишину Бишоп, с напором продавливая каждое слово.
Леви задирает подбородок, его глаза остро блестят чем-то хищным:
– На своём месте. Там, где он стоял всё это время, что я тут живу, – чеканит он, проталкивая слова сквозь зубы. И капля рушит покой водной глади. Кaта щурится. Отступает на полшажка.
– Хорошо, – хлёстко бросает она, явно вкладывая обратный смысл, и тут же разворачивается, выходя из кухни. Эрвину приходится посторониться с ноткой испуга, когда они чуть не сталкиваются в проходе.
Леви хмуро следит за ней, а когда через мгновение хлопает дверь, морщится и устало трёт глаза. Что ж за утро такое?
– На правах не командира, но друга… – Смит смущённо оглядывается. – Что тут случилось?
Капитан открывает было рот, но, вспоминая всё произошедшее, тут же хмуро отворачивается. Глупо вышло. Глупо, что она ушла. Глупо, что Эрвин заявился в самый неподходящий момент. А с другой стороны, не явись командир, до какой точки накала они бы дошли с Катриной?..
Аккерман начинает греметь посудой, накладывая
Эрвин говорит громче:
– На правах командира, я приказываю тебе ответить. Что тут случилось?
Леви раздражённо оглядывается, давая понять, что обсуждать произошедшее прямо сейчас и как можно быстрее он не намерен даже если Смит его в клетку с титаном без оружия кинет или разжалует до рядовых, или лично заставит скатиться по лестницам Подземного города и бросит там, лишив права жить под солнцем.
– Дверные петли скрипели, – сухо говорит капитан и, усевшись за стол, разрезает яичницу. – Будешь? Тут на двоих.
Эрвин качает головой и садится напротив, рассеянно морща лоб, будто анализируя доклады разведчиков о квадрате на карте и составляя оперативный план. Леви по невнятной для него самого причине избегает смотреть на друга и с какой-то злобой пихает в рот большие куски, смачно запивая их чаем. Глуша горечь, которой отдаёт завтрак, приготовленный её руками.
Только вот горечь никуда не девается.
***
Ветер шумит в ушах, хлёстко касаясь кожи. Рукоятки даже теплеют от скорости переключения, а газовые баллоны пусты на две трети. Якорь срывается, но, вывернувшись, она успевает срубить у манекена шестиметрового титана загривок. Вираж выходит не таким жёстким, и, быстро отрегулировав направление газовой струи, Катрине удаётся приземлиться на песчаную подстилку, правда, упав под конец и покатившись кубарем. Однако по большей части это мягко и почти безболезненно. Всяко лучше, чем врезаться в дерево.
– Титан тебя подери, дай другим потренироваться, неугомонная! – заходится смехом капитан Дункан с наблюдательных подмостков. – Бишоп, на сегодня свободна.
Катрина обиженно сжимает губы и, отдышавшись, поднимается, отряхиваясь от песка. Со звоном убирает клинки в ножны. Движения становятся рваными от раздражённого огонька за грудиной, что щекочет рёбра и напрягает мышцы – нет ей с утра покоя.
– Вчерашнего дня вы утверждали, что без пятичасовых тренировок отряду не выиграть, – остро замечает она, подходя к наблюдательному пункту. Дункан, оперевшись локтями на деревянные перила, наблюдает за манёврами. С такой высоты, они для него все как на ладони. Благо, хоть акустика площадки позволяет не волочится по лестнице вверх, чтобы получить распоряжение.
– Что вчера было, остаётся во вчера, – пресекает капитан, присматриваясь к двум солдатам, что нашли пятый манекен. И первый, что срубили сами. – Значится так. На сегодня ты штабная, бумага на тебе. Завтра с рассвета также сюда, будем отрабатывать двойной разворот. А вообще, победа на соревнованиях у нас почти что в кармане…
Катрина щурится от осеннего солнца, рассматривая горделивого начальника, что муштрует отряд то ли ради эффективности за Стенами, а то ли ради награды. Дункан был слишком противоречивым: давал выходной, если у подчинённых были малейшие дрязги, но не отпускал, если те являлись полубольными. Что им двигало и к чему он стремился…