Капка
Шрифт:
Частушки мы пели на ходу. Ходили вдоль деревни. Мы, девчонки, впереди, мальчишки с гармонью позади нас.
Пели они почему-то всегда не своими, нарочно грубыми голосами, и, как я ни прислушивалась, уловить Шуркин голос никогда не могла.
Частушки у них всегда были или ухарские, или грустные. И мало у них было частушек про любовь.
Подхожу я ближе к дому,
Дом невесело стоит.
Собрата моя котомочка,
На лавочке лежит.
Ходили мы вдоль деревни долго, до тех пор, пока не открывались
Мы уходили за деревню на бугор. Игры играли. Играли до рассвета. И больше всего мне нравился "ручеек".
Мальчишки и девчонки встают попарно друг против дружки. Берутся за руки, поднимают их. А у кого нет пары, проходит сквозь этот строй и выбирает себе напарника. Осиротевший делает то же самое, и "ручеек" течет, течет, течет. До тех пор, пока игра не надоест.
Хорошая игра. Молчаливая, не суматошная. Не то что в "третий лишний". Визг, крик, носишься как угорелая. Запыхаешься, измучаешься. А утром в школу. А после школы копать.
Так и ноги таскать не будешь.
А в "ручеек"...
Я всегда выбирала Шурку, а он сердился. Возьмет меня за руку да как стиснет ее изо всей мочи в ладони, инда косточки захрустят. Из глаз слезы катятся.
– Шурка, у нас же дружба.
– А я кажу, какая она крепкая.
Ох, Шурка... И совсем ты не это показываешь. Что я, слепая, не вижу? Когда ты идешь "ручейком", ты не меня, а Розку выбираешь. Конечно, она красивая. Но ведь она тебе не пара. Она старше тебя на четыре года. Ей замуж пора. А тебе жениться еще рано.
Сказать бы все это Шурке. Набраться бы храбрости и сказать. А как скажешь? И зачем? А вдруг он не так поймет, насмехаться станет. Он и без того плохо думает обо мне.
А все из-за чего? Из-за того, что я его к себе приплюсовала. А почему приплюсовала? Мне обидно было. Почти всех девчонок с мальчишками плюсовали, а меня нет.
Вот я и приплюсовала: "Шурка+Капка=любовь".
Прочитала и обрадовалась. Стерла. И опять написала. И... оставила. На дороге в школу я писала. Раньше всех я шла. Шла и писала. Шурка пройдет, прочитает.
Иду, иду, разглажу песок и напишу: "Капа+Шура".
Или: "Шура + Капа".
И так до самого школьного забора.
Говорят, Шурка волком выл от злости.
Я на другой день опять всю дорогу исписала.
Шурка помрачнел. Говорят, молчал, только зубами скрипел да кулаки сжимал.
– Ну, узнаю...
А откуда он узнает? Я задержусь в школе после уроков и снова разрисую всю дорогу. А утром иду вместе со всеми в школу и возмущаюсь. Затаптываю вместе с Шуркой написанное. Он смотрит на меня и успокаивает:
– Ты, Кап, не думай, я его подстерегу. Ох уж тогда...
– Я, Шурк, не думаю. Пускай пишет.
– Как пускай?
–
– Чего?
– У Шурки от удивления брови поползли на лоб.
– Чевокалки проехали, - отшутилась я.
– Смотри, как бы они тебе по носу не заехали.
– А дружба?
– Дружба дружбой, а за такое посмешище...
– Шурка не договорил, ударил кулаком по портфелю.
Но я не испугалась.
Две недели я играла с Шуркой, как кошка с мышкой. А на третью попалась. Шурка поймал меня на месте преступления.
В тот день я сажала в огороде капусту. Сквозь плетень наблюдала за Шуркиным домом.
В кармане моего платья лежал кусочек мела.
Я тебя, Шурка, порадую. Запляшешь.
"Посмешище..."
Слово-то какое придумал. Значит, ежели тебя приплюсовывают ко мне это посмешище? Ну хорошо. Я тебе всю стену разукрашу. "Посмешище..."
Я достала из кармана осколок зеркала и долго разглядывала свое лицо.
Нет, Шурк, я не посмешище. Брови у меня только на солнышке выцвели, а то бы я совсем красивая была. Я достала из кармана черный карандаш, подвела брови.
Вот видишь. А кабы еще румяна... Но у меня нет румян. А у Розки есть. Она дояркой работает. И что ее никто замуж не возьмет?
Дояркой... Как это я раньше не догадалась, дурочка. Теперь ясно, почему Шурка часто возле колхозных дворов вертится.
"Папе помогаю".
Болтун. Я положила в карман зеркало с карандашом, встала и без всякой предосторожности пошла к Шуркиному дому, влезла на завалинку и начала писать.
Писала крупно, размашисто. На последнем, самом толстом нижнем бревне нарисовала карикатуру на Шурку и написала: "Шурка+Шурка+Шурка=глупый баран".
Подчеркнула. Села и заплакала.
Шурка подошел ко мне неслышно, откуда-то из-за дома. Наверное, с огорода - копал. Его босые ноги были в сырой земле и навозе. Лицо потное.
Я отодвинулась в угол, робко съежилась.
Шурка посмотрел на исписанную стену, на меня, снова на стену и снова на меня.
– Это, Шурк, не я.
Шурка молчал.
– Верно, верно, Шурк. А это, - поглядела на свои испачканные мелом руки, - я стирала. Вот так вот.
Я потерла ладонью по исписанному бревну.
– Стирала?
– Стирала...
Шурка размахнулся и... Нет! Нет! Он не ударил меня. Он опустил руку и сказал:
– Зачем ты это?
– Сказал тихо, дружелюбно: - Сотри.
С тех пор я не приплюсовываю Шурку. А он, когда мы играем на бугре, избегает меня.
Обидчивый какой...
"Стыдно, - говорит, - мне за тебя".
А не знает, как мне за него стыдно в школе, страх. Когда он у доски отвечает урок, я готова под парту спрятаться. Дык... Мык... В классе хохот. А у меня уши пылают.