Капкан для птиц
Шрифт:
Когда за Лехой захлопнулась дверь и я осталась в страшной камере одна, только тогда ощутила по-настоящему, где нахожусь. Одна в четырех стенах. Мне стало страшно. У меня никогда не было приступов клаустрофобии, но сейчас я ощутила что-то подобное. По спине побежали мурашки, меня зазнобило, как при высокой температуре. Стояла весна, на улице было достаточно тепло, и я была легко одета, так как не предполагала, куда могу попасть. Мне стало очень холодно, холодно от одиночества, грусти, страха. На нарах валялось вонючее солдатское одеяло, я стряхнула с него пыль и закуталась в него. Как воняет, фу!.. Одеяло пахло человеческими страданиями, муками. Кто-то лежал под этим одеялом, и ему было так же плохо, как и мне. А может быть, и еще хуже.
От мысли, что я не одна, я стала согреваться. Запах одеяла уже не беспокоил меня. «Не падать духом», — повторила я слова, завещанные мне Лехой. «Ты не одна», — пыталась внушить себе я. А душа кричала: «Я одна, одна! Почему я, за что мне?! Я одна, одна!»
Человек приходит в этот мир один и уходит из него один, и вся наша жизнь — это путь от исходного одиночества к конечному… От всех этих страшных мыслей меня скрутило, душа рвалась на куски. Ощущение было такое, словно горечь и обида текли по моим жилам вместо крови. За что?! Бросили, предали, обидели. За что? Почему именно я? Одиночество — это прибежище сильных, слабые всегда жмутся в толпе. Я — сильная. «Сильная, — начала я давать себе мысленные установки. — Каждому Господь посылает страдания по его силам. Я должна, я обязана выдержать — ради детей, ради родителей. Я должна, я сильная».
Закутавшись в уже не настолько вонючее одеяло, я стала мечтать. Все процессы жизни подчиняются законам физики, биологии и других наук. Если будущее и прошлое положить на чаши весов настоящего и на чашу будущего ничего не докладывать, то чаша прошлого перетянет и весы настоящего опрокинутся. Чтобы жить в равновесии в настоящем, кладите на чашу будущего хорошие мысли. Чаша прошлого пусть взвешивает только хорошее, что было в нем. А на чашу будущего кладите свои мечты.
Я стала мечтать, как вернусь домой, как все это произойдет, какое радостное волнение охватит мое сердце. Как меня встретят мои родные, а все недоброжелатели попрячутся по норам, темным норам своих душ. И я буду идти с гордо поднятой головой, счастливая, несломленная. Я имею на это право. Я старалась никогда не обижать людей, помогать им в трудную минуту, и если оказалась здесь, значит, нужна здесь для чего-то. Эти стены созданы для исправления человека. В чем я должна исправляться? В своей честности и порядочности? Не убей, не укради — это у меня в крови, заложено на генном уровне. Мои предки триста лет были священниками, имели свой приход, молились за людей и за меня. Мои родители — педагоги, заслуженные учителя, отличники народного просвещения СССР и России. Они воспитали меня честной. Они воспитали меня правильно. А вдруг неправильно?.. Они привили мне веру в справедливость, в силу закона и конституции. А где она, справедливость? Они не научили меня ловчить, изворачиваться, лгать, приспосабливаться. А эти качества, оказывается, необходимы в современном мире, чтобы выжить.
Зачем я здесь? Я никого не убивала. Я лечила людей, спасала жизни. Двадцать лет работала за нищенскую зарплату и помню времена, когда нечем было кормить детей. Но я не пошла на большую дорогу грабить и убивать,
Что я сделала не так? Зачем я здесь? Я вспомнила слова Лехи: «Доктор, не мне тебя учить медицине. Не умирай, пока живешь», — и опять с теплом и благодарностью подумала о нем. Я здесь, чтобы помочь таким, как Леха, выслушать их, понять, пожалеть, помочь выбраться из этого порочного круга, вновь стать человеком. Упасть очень легко, а встать на ноги очень сложно. «Я буду помогать людям, — сказала я себе. — Буду вести себя так, чтобы, глядя на меня, они становились лучше. Я врач, а основной метод лечения всех недугов человеческих — милосердие. Здесь такие же люди, как и я, но жизнь у всех складывается по-разному. Я буду лечить их милосердием», — приняла я окончательное решение, перед тем как заснуть.
Порой нам снится такое, что в жизни невозможно, а иногда жизнь преподносит сюрпризы, какие и не приснятся. Я погрузилась во тьму, как будто где-то очень далеко. Попыталась рассмотреть, что вокруг меня. Темно. Я шла по этой кромешной тьме, падала, поднималась и опять шла, не видя ничего вокруг. Понемногу глаза стали привыкать к темноте, и я увидела дорогу: ухабистую, корявую, грязную. Приглядевшись, обнаружила, что эта дорога пролегает мимо высокой черной стены. Я падаю, встаю, опять иду. Не кончаются ни дорога, ни стена. Длинный, нескончаемый сон, длинная, нескончаемая дорога и черная стена. Где я? Вдруг я услышала смех. Кто-то произносит мою фамилию и громко смеется.
Я открыла глаза. Слава богу, это был всего лишь сон. «Тормоза» со скрипом открылись, охранник произнес мою фамилию и пригласил к следователю. Наконец началось. Следователь сидел в отдельной, небольшой, но достаточно светлой комнатке. Мои глаза еще не отошли от темноты, и я щурилась при взгляде на солнце, которое, оказывается, еще светило на Земле.
Было заметно, что следователь нервничает. Мой вид показался ему сонным, а ему, наверное, было не до сна, придумывал мне обвинение. Теперь он не знал, с чего начать.
— Вы обвиняетесь в организации преступной группировки, — сказал он.
— Что-что? — не поняла я.
Он откашлялся, попытался повторить убедительно, убеждая прежде всего самого себя.
— Что?.. — опять переспросила я.
На моем лице, похоже, было дикое выражение, за эти двое суток я одичала рядом с Лехой.
— Потрудитесь хотя бы адвоката мне пригласить.
— Какая грамотная, — ответил следователь.
Он продолжал читать какие-то бумаги. У меня сложилось впечатление, что обо мне там нет и слова правды. Я не знала в то время законов, но интуитивно чувствовала, что если я сейчас подпишу это, то свободы мне долго не видать.
Я возражала, протестовала, настаивала на присутствии адвоката, но следователь гнул свою линию.
— Вы хотите, чтобы я во все это поверила?
— Я хочу, чтобы ты все это подписала. Дура не дура, а придется.
Я опять возражала и протестовала, следователь нервничал. Выходил, заходил обратно, тут же на ходу переделывал бумаги.
— Ну ладно, пойду тебе навстречу. Не организовывала ты никаких преступных групп, у нас нет доказательств. Но подпиши хоть пособничество.
И он опять попытался подсунуть мне бумагу. Я опять начала свою песню: не была, не состояла, не участвовала.
Оставалось всего несколько часов, чтобы предъявить мне обвинение. Если оно не будет предъявлено, меня должны отпустить.
— Какая ты трудная, как трудно с тобой работать… Ну подпиши, — уже чуть не плакал он.
Зазвонил сотовый телефон. Следователь вытянулся по стойке «смирно», докладывая. Отвечал: «Нет… Нет… Нет». Я поняла, что это начальство интересуется, предъявлено ли мне обвинение. Получалось, что нет. За это его по головке не погладят.
Следователь позвал охранника и приказал вывести меня из следственной комнаты. Меня привели в какой-то тухлый небольшой бокс, где я пробыла несколько минут. Не успела даже осмотреться, как дверь отворилась, но на пороге никого не было. «Раз дверь открылась, значит, надо выходить. Это логично», — подумала я и вышла в коридор. Вдруг из-за двери меня чем-то сильно ударили по голове, и я упала.