Капойо
Шрифт:
– И где...
– Я скажу Аплайе, когда она отправит ткани в обувную лавку. Тебе пришлют обувь, когда привезут кирье наряды на примерку. Встань сюда.
Катьонте положила на пол перед Аяной лист бумаги, и та скинула туфлю и поставила босую ногу на него. Катьонте ловко обвела контуры ноги грифелем и сделала пометку на листе.
– И это всё? – с подозрением спросила Аяна. – А другие мерки?
– Тебе не будут шить обувь. Тебе привезут то, что подходит под твой размер, – хихикнула катьонте.
Аяна неуверенно
Та сидела, спокойно допивая ачте, и посматривала в сторону девушки, которая стояла со своей капойо, разглядывая и трогая рулоны тканей, а рядом не умолкая щебетала Аплайя.
– Я готова ехать, – сказала Гелиэр, отставляя чашку. – Пойдём.
Аплайя поклонилась им, оторвавшись от новоприбывших, и Гелиэр встала, вздохнув.
– Теперь домой, – сказала она. – Я устала.
– Кирья, а как же духи? – спросила Аяна. – Мы не поедем?
– Да. Можем заехать, если ты хочешь. – Голос Гелиэр был сухим и бесцветным, как трава на берегу Фно, умытая туманами и первыми заморозками. – Илойте, ты знаешь, где здесь лавка галантерейщика?
– Прости, кирья. Сейчас узнаю, – сказал он, помогая Гелиэр подняться в экипаж. – Одну минуту.
Аяна села рядом со своей кирьей. Та притихла, разглядывая узоры на подоле.
– Я узнал. Прикажешь ехать, кирья?
– Да.
Илойте причмокнул, и вороная кобылка тронулась, увлекая мягко покачивающийся экипаж в поток верховых, повозок, экипажей и телег. Капойо кирьи Эрке Гелиэр сидела рядом со своей госпожой, и лёгкая коляска везла их по улицам красивого, шумного города, который был пока чужим для них обеих.
18. Серые туфельки
– Ишке, Ишке!
Кот сидел на площадке лестницы у распахнутой створки и не мигая смотрел на Аяну.
– Почему ты боишься меня? – Аяна умоляюще подняла брови. – Я не обижу тебя! На, смотри!
Кусочек сырой курицы не настолько прельстил Ишке, чтобы заставить его подойти поближе, но явно заинтересовал. Аяна встала на колени на кровати, высунулась в окно и оставила кусочек в миске. Кот осторожно отошёл в сторону, но, как только Аяна села обратно к изножью, опасливо вернулся к миске и съел угощение, посматривая вниз, в комнату.
Кимат спал. Аяна будила его иногда, уезжая, но Иллира сказала, что он после такого плохо засыпает днём, и Аяна перестала тискать его по утрам. Она осторожно поцеловала его и поправила тонкое одеяло, потом с грустью посмотрела на сына и вышла к Иллире на кухню.
– Завтра у тебя выходной. Погуляешь с ним, – сказала та, увидев тоскливое лицо Аяны. – Ты всё-таки с утра взяла или вечером?
– С утра. Кир всё переживал, что я буду возвращаться поздно. Иллира, я поеду. Сегодня должны привезти платья, а потом у нас визит в дом...
– Прекрати. Он не настолько много ест. Как и твой кот.
– Он не мой, – улыбнулась Аяна. – Я просто его подкармливаю.
– Во всяком случае, он подходит только к тебе, – усмехнулась Иллира.
– Ты сама сказала, что не будешь его подкармливать, и чтобы это делала я.
– Конечно. Мне ещё не хватало забот о ничейных котах. Ступай, а то опоздаешь.
Аяна пригладила поддельную бороду. Она зашла к Перуллу и оставила медяк мальчишке, который выводил лошадей.
– Он вчера козлил, – сказал тот недовольно, забирая медяк. – Ему нужно больше двигаться. Если ты не собираешься ездить на нём, переставь в другую конюшню. У нас он тут всё разнесёт. Он пытался сожрать соседа, который пришёл за своим мерином!
Аяна кивнула, мыслями уже с печальной Гелиэр, и направилась было прочь, но остановилась. А почему бы и нет?
Мальчик открыл денник, и Ташта радостно вышел, обнюхивая её. Он действительно застоялся.
– Инни!
Мальчишка стоял с открытым ртом, глядя, как странный худой бородатый парень снова взлетает на странного кусачего гнедого коня и без уздечки и седла поднимает его в неспешную рысь по улице.
Ташта немного пугался города. Ему не нравился шум, и он то и дело пытался шарахнуться от больших лакированных карет и телег с дребезжащими ящиками пустых молочных бутылок или бидонов. Аяна видела его испуганный взгляд и постоянно успокаивала, гладя по шее, почёсывая под гривой. Она объехала шумные улицы возле порта стороной, проехала мимо какой-то толпы, в которой заметила по меньшей мере пять красных курток стражников, и выехала на дорогу, ведущую к поместью Эрке.
Залив внизу лежал, искрясь, и какой-то небольшой корабль отошёл от причала и направлялся на запад, подсвеченный лучами солнца, отчего его светло-серые паруса, казалось, светились. Аяна вдохнула запах пыльной дороги и трав, нагретых ласковым пока ещё солнцем, и позволила себе раствориться в глухом перестуке копыт Ташты, шелесте ветра в кипарисах, жужжании насекомых и стрекотании цикад, которое напоминало ей шум от деткой погремушки, сделанной из маленькой высушенной тыквы, в которой гремят семена, а на ручке привязаны крохотные звонкие бубенчики.
«Цим-цим! Ле, ле!» – пела какая-то маленькая птичка, перелетая с одного дерева на другое. – «Цим-цим! Ле, ле!». Ташта поворачивал мохнатые уши, и Аяна гладила его по шее.
– Ты мой хороший. Мой славный...
Боковые ворота, как всегда, были открыты. Она спешилась и открыла створку, завела Ташту в свободный денник и переоделась в пропахшее за ночь сеном платье.
Гелиэр сидела над большой коробкой, держась за виски.
– Это твоё, – с отчаянием сказала она, ткнув пальцем в угол.