Карамболь
Шрифт:
— Твой сын… — потянув себя за бороду, начал Малер. — Они нашли мерзавца, который его убил?
Прежде чем ответить, Ван Вейтерен допил пиво.
— Вероятно, хотя Немезида, похоже, уже сделала свое дело.
— Что ты имеешь в виду?
— Как мне сообщили, его уже где-то закопали. Все дело в шантаже. Эрих был просто пешкой… во всяком случае, на этот раз он чист. Странно, но меня это немного утешает. Правда, я с удовольствием взглянул бы этому врачу в глаза.
— Врачу? — переспросил Малер.
— Да. Их работа — сохранять жизни, а он пошел иным путем. Губил их. Я расскажу тебе всю историю, но только в другой раз, если не возражаешь. Мне надо сперва немножко от этого отойти.
Малер
Какая, черт возьми, разница? Пять сигарет или десять?
Малер вернулся с двумя новыми бокалами пива.
— У меня есть предложение, — сказал он. — Давай сыграем в фишеровские шахматы?
— Фишеровские? — переспросил Ван Вейтерен. — Что это такое?
— Ну, знаешь, последний вклад великого гения в шахматную игру. Задний ряд расставляется наобум… фигура против фигуры, разумеется. Чтобы избежать этих проклятых анализов до двадцатого хода. Единственное условие — король между ладьями. И слоны обязательно разнопольные.
— Знакомо, — отозвался Ван Вейтерен. — Я об этом читал. Даже изучал одну партию, впечатление полного идиотизма. Никак не думал, что доведется попробовать самому, только… неужели ты действительно анализируешь до двадцатого хода?
— Всегда, — ответил Малер. — Ну?
— Если ты настаиваешь…
— Настаиваю, — подтвердил Малер. — Твое здоровье!
Он закрыл глаза и принялся копаться в коробке.
— Линия?
— С, — сказал Ван Вейтерен.
Малер установил белую ладью на С1.
— Господи, — произнес Ван Вейтерен, наблюдая за приятелем.
Они продолжили до завершения ряда. Только один из слонов попал на свою исконную позицию; короли угодили на линию Е, ферзи — на G.
— Здорово, когда конь стоит в углу, — сказал Малер. — Поехали!
Он отбросил обычную дебютную концентрацию и сыграл Е2-ЕЗ.
Ван Вейтерен подпер голову руками и стал рассматривать позицию. Просидев две минуты без движения, он ударил кулаком по столу и встал:
— Дьявол! Еотов поклясться… извини, я на минутку.
Он выбрался из ниши.
— Что с тобой происходит? — спросил Малер, но ответа не получил. Комиссар уже пробрался к телефону у входа.
Разговор с Рейнхартом занял почти двадцать минут, и когда Ван Вейтерен вернулся обратно, Малер снова сидел с записной книжкой в руках.
— Сонеты, — объяснил он, глядя на погасшую сигару. — Слова и форма! Когда нам четырнадцать, а может, даже меньше, мы видим мир совершенно отчетливо. Потом нам требуется еще пятьдесят лет, чтобы создать язык для фиксации тех впечатлений. Тем временем мы, разумеется, успеваем увянуть… что, черт возьми, с тобой случилось?
— Извини, пожалуйста, — повторил Ван Вейтерен. — Иногда осеняет даже на склоне лет. Вероятно, это спровоцировала наша дурацкая позиция.
Он указал на шахматную доску. Малер прищурился и посмотрел на него поверх старых очков с половинками стекол.
— Ты говоришь загадками, — сказал он.
Время просвещения, однако, еще не пришло. Ван Вейтерен отпил глоток пива, выдвинул коня из угла и закурил сигарету.
— Ходить поэту, — констатировал он.
VI
Комиссар Рейнхарт прибыл в аэропорт Джона Кеннеди в 14.30 в пятницу, 18 декабря. Его встречал старший лейтенант Блумгорд, с которым он за последние сутки неоднократно беседовал по телефону и обменивался факсами.
Блумгорд оказался
Он поселился в гостинице «Трамп Тауэр» на площади Колумбус-Серкл. Блумгорд хлопнул его по спине и дал ему три часа на то, чтобы принять душ и смыть с себя дорожную пыль. Затем ему следовало стоять перед входом в гостиницу, готовым к поездке в Куинз для настоящего семейного ужина. А как же иначе?
Оставшись один, Рейнхарт выглянул в окно. Двадцать четвертый этаж с видом на северную и восточную части Манхэттена. Прежде всего, на Центральный парк, расстилавшийся внизу наискосок, словно покрытый инеем миниатюрный пейзаж. Начинали спускаться сумерки, но силуэт города по-прежнему оставался серым и неотчетливым. В ожидании ночи небоскребы, казалось, отдыхали в анонимности, которую едва ли можно было приписать неосведомленности Рейнхарта относительно их наименований и предназначения. Во всяком случае, не полностью, убеждал он себя. «Метрополитен» и Музей Гуггенхейма на 5-й авеню, по другую сторону парка, он опознать сумел, дальше дело пошло хуже. Как бы то ни было, выглядело все это не слишком гостеприимно. Скорее враждебно. Блумгорд сказал, что сейчас чуть ниже нуля, а ночью станет холоднее. Снег в этом году еще не выпадал, но надежда оставалась.
Прошлый и, кстати, единственный раз Рейнхарт был в Нью-Йорке пятнадцать лет назад. Тогда он проводил здесь отпуск, в августе. Стояла жара, как в духовке; он помнил, что пил по четыре литра воды в день и у него болели ноги. Помнил также, что больше всего ему понравились набережная и руины возле Кони-Айленда. И еще, конечно, «Барнс энд Нобл», особенно здание на 8-й улице. Лучший в мире книжный магазин, открытый практически круглосуточно и предоставлявший возможность сколько угодно бесплатно читать книги в кафетерии.
Тогда он проводил время в свое удовольствие. Рейнхарт вздохнул и отошел от окна. Теперь же речь шла о работе. Он начал с душа, потом часок поспал и снова принял душ.
Лейтенант Блумгорд был женат на женщине по имени Вероник, которая изо всех сил старалась походить на Жаклин Кеннеди. И не без успеха.
У них была дочка, двумя неделями старше дочки Рейнхарта, и они жили в приземистом доме, построенном в стиле ранчо и расположенном в северо-западной части Куинз. Дом выглядел именно так, как Рейнхарт представлял себе жилище американского среднего класса. За ужином хозяин рассказал (с отдельными дополнениями хозяйки) кое-что из истории семьи. Его отец, который, между прочим, воевал в Африке и Корее и в результате получил с полдюжины медалей, а также протез вместо ноги, только что перенес троекратное коронарное шунтирование и, похоже, идет на поправку. Вероник, только что справившая тридцатый день рождения, была родом из штата Монтана, где они обычно проводят отпуска и наслаждаются чистым горным воздухом. Младшую сестру Блумгорда чуть более двух лет назад изнасиловали, но она наконец нашла терапевта, который, похоже, способен поставить ее на ноги, а еще они перешли на кофе без кофеина, но подумывают вернуться к обычному. И так далее. Рейнхарт внес свою лепту, рассказав о десятой доле собственных страданий, и к моменту подачи мороженого он уже знал о лейтенанте Блумгорде и его семье больше, чем о ком-либо из своих коллег в полиции Маардама.