Карантин
Шрифт:
– И много ли помощи вы получили от наших ряженых казачков?
– ехидно спросил врач.
– Встали и пошли, помолясь, как батюшка-атаман приказал, - констатировал Яремко.
– Патрулируют центр, магазины, склады проверяют - и то хлеб.
Сонная осенняя муха медленно ползла по столу. Вид её зеленого жирного тельца навевал тошноту. Хотелось пить. Патрушев снова снял трубку.
– Анечка, детка, сделай-ка нам три чая и один двойной кофе. И печенья, конфеток, знаешь, как полагается - разговор предстоит долгий.
– Вопросов много, - насупился военком.
– Как дыры в гнилой шинели -
– Чекисты руками разводят, - признался Яремко.
– Никаких сведений, никаких диверсантов, пробы воды чистые, пробы воздуха чистые. А люди мрут как мухи.
– Ещё не мрут, - хмуро возразил врач.
– Вот когда в семидесятитысячном городе сляжет каждый десятый, тогда и до трупов на улицах дело дойдет и до братских могил.
– Или люди напролом ломанутся сквозь оцепление, - продолжил военком.
– А тогда уже баш на баш - поднимется рука у солдата стрелять в гражданских или его сметут к чертовой матери. Все жить хотят, у всех семьи, дети, родители. Вот вы своих вывезли?
Полковник опустил глаза. Патрушев промолчал - сыновья уже год как жили в Москве. Врач разозлился:
– Да как вы смеете! Моя жена в роддоме безвылазно. Закрыла здание, всех поступающих в обсервацию и держится, как на войне. Звонила - там все здоровы, уберегла. А ваша семья где, товарищ?
– У вас, - сказал военком.
– Дочь и внук.
Неловкое молчание повисло над столом. Стало слышно, как похрипывают стрелки часов, дурит за окнами ветер, тяжело и неровно дышит немолодой уже врач. Беда не выбирает - куда прийти, кого забрать.
– Есть сведения, - как ни в чем ни бывало продолжил военком, - что в Керчи скоро высадится спецназ и пойдет к нам. Город возьмут в кольцо, всех выходящих станут отстреливать. И так сорок дней, пока не кончится карантин. Мы покойники, дорогие товарищи, скорее всего все мы уже мертвы.
"Quaranta! Quaranta!" прозвучало в голове у Патрышева. Бледные генуэзцы бросают лавки, дома, имущество, толпясь, садятся на корабли и отплывают на родину. Везут в трюмах черную смерть, беспристрастную и беспощадную. Сорока дней дороги хватит, чтобы в рай отправились все, кому на роду суждено скончаться вдали от отчих могил.
– Отставить панику!
– повысил голос Яремко.
– Мой отец здесь войну пережил, партизанил в Старом Крыму. Улицами тогда фашисты народ расстреливали, дома жгли. А наши стояли - и выстояли. И сейчас выстоим. Двадцать первый век, мать его, не инквизиция сраная. Пришлют нам лекарства и докторов пришлют. Нечего тут демагогию разводить!
– Анечка, детка, поторопись, во рту совсем пересохло!
Плюнув на приличия, Патрушев вышел из кабинета, ему смертельно хотелось пить. Бог с ним чаем, простой воды, свежей, холодной, чистой - и прихлебывать её, задыхаясь, пока не погаснет огонь... Аня? Анечка?! Анна Петровна!!!
Секретарша сидела на полу в коридоре, непристойно раскорячив длинные ноги. Огромные, умело подведенные глаза, смотрели тупо, как у больного животного. На восхитительно белой шее выступил черный бубон.
Часы в кабинете начали бить - один, два, три...
Глава 10. Город
Царица
Теперь идет на нас сама
И льстится жатвою богатой;
И к нам в окошко день и ночь
Стучит могильною лопатой....
Что делать нам? И чем помочь?
Стильно одетый, ещё молодой мужчина декламировал Пушкина, взобравшись на крышу гаража. Великолепный, чеканный баритон заполнял дворы, отражался от бетонных стен и закрытых окон, перекрывал разбушевавшиеся сирены сигнализации. Леша знал человека - Шлыков, лучший режиссер города, блестящий постановщик, крутой дядька. Только за последний год к нему в студию из других групп сбежала половина мальчишек-актеров. Шлыков выводил их на сцену, учил играть - пылко, искренне, честно. А теперь словно сумасшедшая кукла, неуклюже прыгал по гаражу. Клетчатый пиджак на груди режиссера был заляпан какой-то дрянью. Леша не стал вглядываться - спешил. Да и сумерки потихоньку сгущались.
...Проходить через каменные кишки в одиночку оказалось ещё неприятнее, чем с семьёй. Пару раз Лешке казалось, что он не выберется и останется в катакомбах навсегда, но упрямство раз за разом поднимало его с колен, заставляя искать выхода. Ничему в жизни он так не радовался, как пыльным лучам солнца в бетонной дыре старого бункера.
По залитому нечистотами полу, жалобно блея, бродила коза. Глупое животное провалилось в пролом, пояснил носатый пастух, загораживая свет здоровенной окладистой бородой. Вниз полетела веревка, Лешке пришлось попотеть, прежде чем он обвязал упирающуюся скотину вокруг брюха, и поддерживая за задние ноги, помог поднять на твердую землю. В благодарность пастух вытащил и его. Потом угостил яблоком - сочным гольденом, словно сияющим изнутри. Сейчас Лешка проглотил бы любую еду, но не следовало спешить. Возле Доковой башни бил родничок, удалось и отмыть руки и умыться, и вымыть подарок. Лешка куснул - и поразился ароматной, душистой сладости, наполнившей рот. В жизни вкусней не пробовал!
Добраться до дома удалось без особых проблем - вечерний город оказался почти пустым, только от Адмиральского до вокзала бродили казачьи патрули, да у единственной открытой аптеки змеилась длинная очередь. Бородатый хорунжий узнал Лешку, приветственно махнул рукой, но подходить не стал - мало ли за каким делом отец сына из дома выслал. Больной по дороге встретился только один - молодой парень в одной рубашке валялся прямо на асфальте у "Нового света", скреб руками, безуспешно пытаясь встать. Редкие прохожие опасливо огибали беднягу.
В квартире ждал сюрприз. Видимо мама забыла запереть дверь - или замок взломали. Шкафы нараспашку, вещи на полу, книги сброшены - не иначе, искали ценное. Разбили старенький ноутбук, переколотили посуду, уронили шкафчик в ванной, ткнули ножом в картину. Стошнили на пол - омерзительный кислый запах заполнил кухню. Честно сказать, Лешка надеялся пожрать, помыться, переодеться в чистое, отоспаться и только потом уже начинать думать дальше, но оставаться в опоганенном жилье ему сразу же расхотелось. По счастью грабители не тронули Лешкину комнату, трехметровый закуток, переделанный из кладовки, а под матрацем всегда хранились чипсы или сухарики, подальше от сурового Светозара.