Карантин
Шрифт:
Прекрасное, болезненное лицо приблизилось, рот обожгло поцелуем со вкусом мертвечины, гнилой яд проник в кровь. Холодные пальцы гладили грязные щеки старшего лейтенанта в отставке, ощупывали брови и скулы, утирали пот, проступивший на лбу. Затем все исчезло.
Солнце повернуло к закату, свет проник сквозь сомкнутые веки. Махорка почувствовал, что лежит на грязной земле, комья глины упираются ему в спину. И дышать может и небо видит. Но больно... как же больно. Кашель сотряс грудь, по подбородку потекла красная пена. И кончики пальцев вдруг почернели и жар, липкий жар разлился в крови. Жить, жить хочу, ну пожалуйста!
Махорка захрипел и затих.
Глава 8. Подземелье
Лешка смердел. Кроссовки, носки и джинсы пропитались липкой, протухшей грязью. Остальные пахли не лучше, маму ещё и стошнило. Большую часть груза пришлось бросить в машине, на Карантине, у крепости. И скрипку тоже.
Когда отчим привел их к немецкому бункеру с проваленной крышей и скомандовал "внутрь!", мама спорила, просила и даже плакала. Но отчим напомнил, что они видели в городе - команды людей в серебристых костюмах, плачущего больного, который полз посреди тротуара, дым над домами и разбитые в хлам витрины. Закрепив на крыше веревку, он спустил всех и спрыгнул сам в мерзкую жижу. Под ботинками хлюпало, темень стояла непроглядная. Светозар скомандовал "фонари". У отчима хватило терпения самолично проверить все шнурки, лямки и пояса, подбодрить детей и утешить маму. Даже Лешкой он остался доволен.
Путь сквозь каменные кишки начался. Низкие переходы, туннели, то вымощенные старинной кладкой, то укрепленные бетоном. В паре мест взрослым пришлось нагибаться, сквозь один коридор пробирались ползком. Тьма казалась живой, упругой и липкой, она тянулась к теплу и высасывала его. Очень быстро устали все, даже жилистый Светозар временами сбивался с шага. Мама еле тащилась, Лешка хотел было подставить плечо, но понял, что не удержит. Мирослав крепился, сжав зубы, Лада скулила. Дети мечтали о привале, еде и горячем чае, но отчим гнал вперед - подземелье не место рассиживаться. Лешка украдкой достал телефон - они двигались меньше часа, а вымотались как за день похода.
Привал все-таки пришлось сделать - им предстоял подъем, а мама уже не держалась на ногах. Тщательно простучав стены, отчим надавил на узорчатую плиту и открылась пещера, похожая на торжественный зал. Лучи фонариков таяли и исчезали в густой темноте, чудились контуры тяжелых колонн, мрачные лики статуй. Младшие отступили, Лешка едва сдерживался, чтобы не побежать, но Светозар остался спокоен. Он быстро зажег свечу, огляделся, скомкал носовой платок, подпалил его и швырнул внутрь.
Легкий вздох пронесся вдоль каменных сводов, воздух стал теплее и чище, свет ярче. Мама пошатнулась, Светозар подхватил её, усадил на гладкий пол. Дети сгрудились рядом, прижались друг к дружке, словно котята в рыночной клетке.
– Хорош рассиживаться, - рявкнул отчим.
– Термос давай!
Расстегнув молнию рюкзака, Лешка сперва не разглядел блестящую крышку и вздрогнул. Если чай забыт в машине, отчим может послать назад и через каменные кишки придется ползти в одиночку. По счастью термос всего лишь спрятался под теплой курткой.
Мирослав, повинуясь взгляду отца, достал из своего рюкзака бутерброды. Запасливая мама добыла пряники и орешки, а Ладе дала большой леденец. Еда успокоила детей, придала им сил и даже немного развеселила.
– Почти дошли,
– Остался последний подъем и пещеры кончатся.
– А куда дальше?
– спросил Мирослав.
– Выберемся на перевал, возле древнего храма. Помнишь, где жгли весенний костер? Пройдем лесом вдоль хребта до Тихой бухты, там ночью пересечем трассу - и мы в домике!
– И за грибами пойдем? И за шиповником и фазанов ловить?
– обрадовалась Лада.
– И на гору полезем смотреть на звезды, - слабо улыбнулась мама.
– А будешь хорошо себя вести - поглядишь с лабаза, как папа на кабанов охотится.
Младшие, как и отец, обожали охоту. Лешку от крови мутило. Он отпил ещё глоток крепкого, пахнущего чабрецом чая, и завинтил крышку. Воды с собой взяли немного, надо бы до Армутлука дотянуть. Мама легла на расстеленную шаль, устроилась поудобнее. В её животе, круглящемся под платьем, толкался ребенок, колыхал плоть. Задумчивый отчим погладил пушистую бороду, улыбнулся, положил руку на тугое чрево и запел. Глубокий, текучий как река голос заполнил пещеру.
Когда мы были на войне,
Когда мы были на войне,
Там каждый думал о своей
Любимой или о жене.
И я бы тоже думать мог,
И я бы тоже думать мог,
Когда на трубочку глядел,
На голубой её дымок.
Мирослав с Ладой подпевали, кое-как попадали в ноты. Лешка молчал. Светозар покосился на пасынка, но не стал прерывать добрую песню ради худой ссоры.
Последний рывок сквозь темные коридоры дался непросто. Все запыхались, карабкаясь вверх, у Мирослава подвернулась нога, Лешка расшиб коленку, Лада задела макушкой каменный выступ и долго хныкала. Но до цели оставалось рукой подать. Воздух сделался свежее, запахло мокрыми листьями, под ногами снова захлюпало. Холод проник под одежду, выстудил ноги, дети начали чихать, маму опять стошнило. Коридор пошел круто вверх, струйки дневного света мешались с ручейками воды. Гладкобокий валун, похожий на старую черепаху, перегородил путь, Светозар долго возился, прежде чем вытолкнул глыбу наружу и сам выполз следом, в распадок соснового леса, на спину безымянной горы.
Маму и Ладу поднимали уже по веревке. Руки Лешки покрылись сложной сетью царапин и ссадин, закровоточили. Оглядевшись вокруг и не найдя ничего подходящего, Лешка вытер ладони о мох, покрывающий россыпь серых камней. Пятна мгновенно исчезли с мокрой зелени.
Семья очутилась подле развалин древнего храма - за давностью лет сохранились только ступени, треснувшая плита алтаря и мраморная чаша у старого родника - ещё несколько лет назад там была вода, теперь выемку заполняли сухие листья. Повеселевшая Лада играла, крутила пестрый волчок на плоском камне, но лицо сестренки оставалось бледным. Остальные выглядели ещё грустней.
– Родной, надо разжечь огонь, согреться и очиститься, - мамин голос звучал настойчиво.
– Дорога оказалась опаснее, чем я думала.
– Нам повезло, - возразил Светозар.
– В подземельях порой водятся твари и пострашнее чумы - хорошо, что мы с ними не встретились.
– Поэтому и говорю - дым, огонь, травы. Если нельзя переодеться, надо хотя бы обсохнуть и запастись силами.
– Ты права, родная. Алексей, марш за дровами. Мирослав, собери растопку. Остальным отдыхать, я за водой.