Кареглазка и чудовища

Наседкин Евгений

Абракс мысленно рассмеялся, оборвав мою возмущенную речь, и снова возлег на мрамор. Офиане стали быстро растирать его широкую спину.

— Бред сумасшедшего. Любовь — мерзкая химическая реакция внутри слабых, глупых существ. Всего лишь гормоны и либидо — все для размножения проклятого человеческого семени.

— Не тебе судить, — наглею я. — Нельзя убивать всех, кто тебе не нравится.

— Не-а, чушь… глупости, — жрец, кажется, даже зашевелил сшитыми губами. — Люди созданы нашим родом. Ахамот — будь она проклята тысячекратно! Дура сгинула в Эфире, и вы — сгинете…

— Ты ненавидишь все, что с ней связано? —

я кручусь волчком, и это его злит. — Что бы сказал Первоотец? — я вспоминаю об его родителе, и сам не понимаю, откуда мне о нем известно.

— Ничтожная мразь! — Абракс не выдерживает, подрываясь с кушетки. — НЕ СМЕЙ!

На его животе, там, где у людей солнечное сплетение, открывается уродливая складка кожи, из которой выныривает большой выпученный глаз. Он источает зеленый свет, и он попадает прямо на меня. Верховный жрец мысленно визжит, а яркая зелень поглощает… и растворяет меня.

— Ты безумен — ТЫ ВЛЮБЛЕН! Твой разум поврежден, а значит, ты — открытая книга для Абракса! — радуется Суровый Бог, проникая внутрь и убивая мое сознание, а я ничего не могу сделать…

****

Каждая моя мысль превращается в отдельный атом, и сгорает в зеленом пламени. Воспоминания, желания, грехи — все удаляется методично и довольно быстро. Всевидящее око сжигает саму мою сущность.

Все клапаны и замки, на которые заперты мои наихудшие чувства, исчезают, расплавленные в изумрудной лаве. Я снова испытываю тревогу, как и после пробуждения по утрам, только в миллион раз сильнее. Я слаб, и открыт любому злу — когда мир узнает о моих проступках, я просто выброшусь из самой высокой башни в этой галактике.

Абракс стирает мои воспоминания о детстве, и я напрягаюсь. Я уже ничего не помню — ни плохого, ни хорошего, но что-то еще есть. Он сжигает воспоминания, среди которых и память о Кареглазке — и мои блоки, сдерживающие ярость, рушатся.

Я упираюсь, и зеленый луч подергивается, пытаясь проникнуть внутрь, туда, где еще наносекунду назад он властвовал безраздельно. Я ищу искры шампанского в глубоких глазах Кареглазки, и обнаруживаю, что они исчезли. Я разгневанно распираю свой энергетический сгусток, но Око сдерживает меня. Мои атомы задвигались — я физически заставляю их это делать, я чувствую каждую частичку, и толкаю ее в броуновский хаос. Они ускоряются… кажется, я знаю, что такое Гносис.

Суровый Бог напрягается, используя всю силу ментального удара, он снова прорывается внутрь, и сжигает еще миллион секунд памяти о Кареглазке. От мощи вторжения мои атомы содрогаются, и бросаются в противоположные стороны.

Но, теперь я обнаруживаю что-то новое, пятый элемент. Эфир? Я использую его как топливо, как рычаг для манипуляций, и расширяюсь столь быстро, так сильно, что уже не способен остановиться. Это как реакция в ядерном реакторе, только тысячекрат сильнее. Мое сознание вырывается за пределы энергетического шара. Вернее, шара как такового уже не существует. Это огонь, это звезда, это Сверхновая. Я расширяюсь, и мои разъяренные атомы вспыхивают, сжигая все, чего достигают.

Я настолько силен, что изменяю мир на квантовом уровне. Я испепеляю Висячие Сады. Абракс куда-то исчез, но я распыляю на молекулы его офиан. Я так силен, что провоцирую извержения вулканов по всему Апейрону, заливая долины раскаленной лавой, и разрывая равнины треснувшими литосферными плитами.

Навстречу движется рой энергетических боеголовок, но я пожираю их, и обращаю назад — на Кристальный Пик и Армоген.

Я заживо сжигаю Спящих в цистерне Плеромы — и они испаряются вместе с раскаленной чернильной антиматерией. Заваливаю Хрустальный зал и все подземелья. Я буря, выкашивающая поля Этернум. Я Бич Божий, стирающий величайшую расу Ойкумены.

Я больше не встречаю сопротивления, и вырываюсь в космическое пространство. Черная дыра на небосводе, путепровод времени и пространства, не желает подчиняться — и я превращаю ее в окаменевшую луну. Это просто — если знаешь, что делать.

Я создаю собственную кротовую нору, и возвращаюсь назад. Я не двигаюсь в пространстве. Я не перемещаюсь во времени — я и есть время, я Кронос, и я — Хаос. Ведь это я управляю Эфиром. Я просто беру, и отматываю время назад, как клубок с нитями. Не перехожу с одного берега на другой, а плыву против течения, чтоб в нужном месте остановить волны, и направить их вспять.

Знаете, если вам кажется… если вы живете с мыслью, что у вас есть особое предназначение — вполне возможно, что вы правы…

****

Мои глаза открылись, и я понял, что нахожусь на больничной койке. В Илионе. Все болит — голова, спина, нога… но я все равно выхожу в коридор прогуляться.

Меня гложет что-то смутное, и я сразу иду вниз. Звуки музыки все громче, а боль — все тише. Я прохожу знакомые распахнутые двери и оказываюсь в подземной лаборатории.

Она танцует так, как тогда. И даже лучше. Ее тело двигается божественно — как только может двигаться самая желанная богиня языческих пантеонов. Как это было давно… хотя и произошло совсем на днях. Или это галлюцинация? Рядом с ней Цербер, он виляет хвостом-обрубком и смотрит на нее таким же восхищенным взглядом, ухмыляясь своим страшным оскалом.

Я могу смотреть на нее бесконечно, но это невозможно. Приходит тот миг, когда она чувствует мой взгляд, оборачивается и улыбается. Я заливаюсь краской, как всегда — по привычке. Она прикручивает старую песенку о саботаже игры в прятки, и спрашивает, вспомнил ли я что-нибудь.

— Да, — отвечаю я и быстро приближаюсь к ней. — Я помню.

— И?

— И все расскажу буквально через 10 секунд.

Я прижимаюсь к ней и мой рот настойчиво, но нежно, прижимается к ее губам. Она упирается, но не так сильно, как можно было ожидать. Мы зацепили реторту, штатив с пробирками, и они падают… но я мухлюю, подхватываю их силой мысли, и ставлю обратно — только подальше. Да-да, совершенно без рук — я ведь Саморожденный;). Я не закрываю глаза, любуясь Кареглазкой, и вижу ее замешательство. Когда поцелуй заканчивается, она смотрит с неожиданным интересом. В ее глазах пляшут огоньки. И я должен сказать…

— Ничего не бойся. Теперь я с тобой навсегда, и все будет хорошо.

И она как будто ждала этих слов всю жизнь, всю вечность — она в странном для себя самой порыве прижимается ко мне, и я ласково обнимаю ее, медленно опуская руку вниз с области талии.

Я сделал это. То, о чем никто не узнает — если я сам так не решу. Но, хочу ли я, чтобы обо мне сочиняли мифы?! КОНЕЧНО, ДА! Вы ведь знаете меня… разве можно было подумать иначе? Поэтому я и рассказал вам всю эту невероятную историю. Да, боготворите меня — ведь это я спас вас всех…