Карьера Никодима Дызмы
Шрифт:
— Наверно, шутишь?
— Ей-богу!
— Это смешно — играть на мандолине.
— Почему?
— Не знаю, мне кажется, это должно быть очень смешно. Председатель банка, государственный деятель — и вдруг мандолина!
— Жаль, что я оставил в Варшаве инструмент. Сыграл бы я тебе одну вещицу.
Нина поцеловала его, а когда он потянулся к ней, выскользнула из объятий, смеясь, и заиграла.
— Хорошо? — спросила она, закрывая глаза.
— Еще бы. Даже очень хорошо. А какие к этому слова?
— Как слова? — удивилась Нина. —
— Чья?
— Чайковского.
— Ага, красивая вещь. А как называется?
— Си-моль.
— Си-моль? Смешно. Почему бы не си-малина?
Развеселенная шуткой, Нина обняла его за шею.
— Мой властелин сегодня в шутливом настроении? Я догадалась: мандолина была тоже шуткой. Недобрый. Так насмехаться над своей маленькой Ниночкой. «Ниночка!» Знаешь, так меня никто не называл… Ни-н-очка!.. Знаешь, может быть, это и не очень красиво, — но мне больше всего нравится. Ну-ка, повтори…
— Ниночка, — произнес Никодим и подумал: «Какого черта далась ей моя мандолина?»
— Я это так люблю, люблю больше всего. Ты выговариваешь это так твердо. В твоем голосе звучит решительность… сила, даже приказание. Не знаю почему, но мне кажется, что такой голос должен быть у моряков, насквозь пропитанных солью и йодом.
— Йодом? Значит, моряки мажутся — йодом?
Нина рассмеялась.
— Действительно, ты сегодня в чудесном настроении. Знаешь, у тебя талант преподносить остроты. Ты делаешь это совершенно серьезно, от этого все становится гораздо смешнее, Не можешь себе представить, как я счастлива, когда мы вместе! Мне сейчас так легко, так радостно — никаких забот. Впервые за последнее время твоя маленькая Ниночка будет сегодня спать сладко и спокойно. Исчезнут мрачные мысли…
Никодим прищурился.
— Зато появится кое-что другое.
Нина зарделась и крепче прильнула к нему.
— Нет, нет, — пыталась было возразить она. — Ниночка будет сладко спать наверху, а Ник — сладко спать внизу.
— И не заикайся. Пожалуйста, без возражений. Не будем тратить слов попусту.
— Ник!..
— Крышка!.. Решено и подписано. Не о чем говорить. Как только прислуга уйдет, моя Ниночка спустится вниз.
— Не спустится, — принялась спорить Нина.
— Тогда я пойду наверх.
— Вот увидишь, дверь будет заперта на ключ, — смеясь, ответила она и провела щекой по его губам.
— Дверь? Что мне дверь! Выломаю…
— Ах, мой милый силач! Дай ушко, что-то скажу тебе.
Она — приблизила губы к уху Никодима и прошептала:
— Ниночка придет к своему властелину.
— Это другой разговор…
Был уже двенадцатый час, когда они расстались и Дызма отправился в спальню Куницкого. По дороге он зажег свет в кабинете, отворил несгораемый шкаф. На полках высились груды банкнотов. Он взял одну пачку и слегка подбросил ее на ладони, будто желая определить ее вес.
— Мое… Все мое. Деньжищи, шкаф, дом, фабрики… Миллионы!
Раздеваясь, Никодим думал, с чего он
Прежде всего решил завтра же пойти и осмотреть все, вызвать служащих, дать им свои наказы. Мысленно он уже составлял речь, которую произнесет перед ними… Вдруг скрипнула дверь.
Пришла Нина.
Никодиму не суждено было спать в эту ночь. В семь утра прислуга принялась убирать комнаты, и Нина заторопилась наверх, чтобы явиться в спальню до того, как придут слуги, жившие в другой части здания.
Дызма закурил папиросу, поправил подушки.
«Если всегда будет так, долго мне не протянуть».
Попытался заснуть, но не удалось.
— Надо вставать, — буркнул он и позвонил.
Велел приготовить себе ванну и сделать яичницу из десяти яиц с ветчиной.
— Самое главное — чтобы пожирнее.
Когда Никодим оделся и вышел в столовую, оказалось, что стол не накрыт и яичница не подана. Он обругал лакея болваном. Тот в оправдание заявил, что яичница все равно бы остыла. Тогда Дызма рявкнул.
— Молчи, дурак, не остыла бы, если б ты вовремя все сделал! Мог бы заметить, что я вышел из ванны. Я вас, сволочей, научу порядку! Давай яичницу и вели седлать лошадей… Стой! Вели запрячь сани.
— Слушаюсь, ясновельможный пан.
После завтрака Дызма уселся в небольшие элегантные сани, запряженные парой лошадей, и велел ехать на бумажную фабрику. В конторе он прямо-таки вскипел при виде служащих, распивающих чай.
— Что это, черт возьми! — заорал он. — Фабрика или трактир?
Служащие вскочили с мест.
— Что за мода! Платят вам деньги за то, чтоб вы тут жрали? Посыльного! Где посыльный?
.— Я здесь, пан председатель.
— Сейчас же убрать стаканы к чертовой матери! И впредь не подавать. Можете жрать у себя дома. Понятно?
Миновав канцелярию, Дызма отворил дверь в кабинет директора. Кабинет был пуст.
— Где директор?
— Пан директор приходит в девять, — срывающимся от волнения голосом пояснил кто-то из служащих.
— Что-о?.. В девять? Дармоеды, сукины дети!
Никодим продолжал обход. В цеху работа шла полным ходом. Рабочие здоровались с Дызмой, как обычно, — кивком, и в этом кивке были и опасение, и недоверие, и сознание своего достоинства — словом, все, что чувствует пролетарий при виде работодателя.
Молоденький инженер, подбежав к Дызме, почтительно поздоровался с ним.
— Как дела? — спросил Никодим. — Все в порядке? — Все в порядке, пан председатель.
— Скажите своему директору, чтобы он являлся на фабрику в семь. Начальник должен подавать пример подчиненным.
Он пожал инженеру руку и ушел.
Мельница, лесопильня, конюшни, фермы для скота, винокуренный завод — все это посетил Дызма до полудня. Он пронеся через Коборово, как буря, сея за собой панику.
Подъезжая к дому, он увидел в окне Нину. Нина улыбалась ему, махала обеими руками. Все еще в халате, она бегом спустилась в вестибюль.