«Карьера» Русанова. Суть дела
Шрифт:
— Хочешь семечек? — спросил Валентин.
Оля машинально подставила ладонь.
— Нежареные. Ладно, сойдет… Ты не жалеешь, что на завод пошел? Отец рассказывал, ты что-то там придумал.
— Блаженный твой отец! Придумал… Ничего я не придумывал, стал по его подсказке работать, теперь меня поедом едят. Но подавятся! Я костистый!.. — Он вытянул шею, вглядываясь куда-то. — Вон видишь, человек на коляске проехал?
— Не вижу…
— За угол укатил. Знаешь, кто это?
— Погоди… Это, наверное, Липягин. Он же Степку нашел, я тебе говорила. Мы у него с отцом
— Ты скажи, — удивился Валентин. — Он же — герой! Я когда еще в училище был, его к нам на встречу пригласили. Он девочку из-под колес вытащил в последнюю минуту, а сам без ноги остался. О нем даже в газете писали, правда, в другом городе, давно еще. А наш преподаватель где-то раскопал.
— Странно… Почему же он нам ничего не рассказал? Про все говорил, а про это…
— Потому что скромный. Чего на всех углах кричать?..
В тот же день Оля поделилась новостью с отцом.
— Все возможно, — сказал Гусев. — Таких случаев сколько угодно. Только Валя Чижиков — не слишком падежный источник информации. Голова у него варит, но иногда такое наварит, что дым идет… Ты бы, кстати, сходила к Липягину, проведала. Помнишь, говорила: «Век не забуду!» Короткая у тебя память.
— Я схожу, — пообещала Оля. — Обязательно.
Она уже совсем было собралась, но тут снова появился режиссер, похожий на Юла Бриннера — длинный и совсем лысый. Месяц назад он разглядел ее, когда Оля с подругами занималась в драмкружке Дворца культуры и предложил ей прийти на пробы. А сейчас вся киногруппа нагрянула в школу. Режиссер задавал вопросы, девочки отвечали, разговор получился какой-то странный, но главное Оля поняла — дело серьезное и возликовала. Хотела себя одернуть: не маленькая, — но справедливо подумала: не родилась еще девчонка, которая спокойно бы отнеслась к такому предложению.
— Это пока прикидка, — сказала преподавательница, когда группа уехала. — Не обольщайтесь. Человек, с которым вы говорили, известный кинорежиссер, у него большой выбор.
— Какой же он режиссер, — рассмеялась Оля. — Он же лысый, а все режиссеры лохматые, в беретах, руками размахивают. По крайней мере, в «Кинопанораме»…
Потом она опять собралась к Липягину, и снова — некогда. Надо было готовиться к математической олимпиаде. Математику она не любила, но поскольку была отличницей, гордостью школы, ее посылали на все смотры молодых дарований. «Зачтется при поступлении в институт, — объясняли ей. — Надо использовать все шансы»…
5
К Черепанову приехал гость.
Когда-то, очень давно, Черепанов написал рассказ и отнес его Серафиму Можаеву, молодому писателю, жившему по соседству. Прочитав рассказ, тот сказал, что лучше всего сразу же выкинуть его в корзину. «Если, конечно, у тебя хватит благоразумия, — добавил он. — Дело в том, что литература — не специальность и даже не призвание, это — особый образ жизни и особый тип обмена веществ. Есть сангвиники, есть меланхолики, есть литераторы, то есть люди, занимающиеся своим ремеслом не по доброй воле, а исключительно в силу присущего им типа обмена веществ.
Слова эти, исполненные предостережения, не остановили Черепанова. Он решил, что терпенье и труд помогут ему выработать необходимый тип обмена веществ, и продолжал писать пуще прежнего. Но тут его призвали в армию, и сочинять стало недосуг.
Когда Черепанов вернулся, Серафим, работавший в газете, предложил ему поделиться с призывниками опытом солдатской службы. «Да ни в жизнь! — выпалил Черепанов. — Я умею преодолевать полосу препятствий, стрелять из любого положения, знаю радиодело, и этого с меня достаточно. Писать я буду письма любимой девушке — таков мой теперешний тип обмена веществ».
Потом Черепанов уехал, работал в разных местах, но время от времени они встречались — теперь уже не мальчики: один — известный журналист, другой — не менее известный слесарь-наладчик, перспективный специалист с дипломом инженера-конструктора.
Им было о чем поговорить. Можаев приехал в командировку и прямо из гостиницы позвонил Черепанову. Договорились встретиться. Можаев привез копченую рыбу и черемшу, но оказалось, что рыба у хозяина лучше, черемша тоже есть, а вот хрустящих малосольных рыжиков, которые, как известно, в здешних широтах не водятся, — не было: Можаев собирал их под Новгородом.
Они уютно пировали на кухне.
— Машина у тебя своя или казенная? — спросил Черепанов.
— Казенная. Кто же на своей в командировки ездит? Да еще по вашим дорогам. Еле добрались. Залетели в кювет по самые уши, думал — трактор вызывать придется. Смотрю, подъезжает какой-то мужик на этом… на мотороллере, что ли. Смех один: такой, понимаешь, зеленый кузнечик, гусеницы на нем… Представляешь, дернул нас и — вытащил! Шофер мой до сих пор икает от удивления!
— Это тебя Гусев вытащил, — сказал Черепанов.
— Какой еще Гусев?
— Два года назад ты писал о его универсальном цанговом патроне, писал, что это — всплеск творческой мысли, чуть ли не революция в металлообработке. Помнишь? Ты еще тогда негодовал: почему никто не схватился за его изобретение обеими руками, почему, если дело касается нового способа выращивания огурцов на подоконнике, люди засыпают редакцию письмами, а тут — хоть бы один руководитель почесался.
— Было такое дело. Как же — Гусев… Ну да, точно Гусев. Ты знаешь, нас потом поправили. Пришло письмо, авторитетные товарищи заявляли, что… Слушай, я точно не помню, какие были доводы, но, по-моему, убедительные.
— И ты утерся, да? Поздравляю! Ох, Серафим!.. Когда-то Гусев демонстрировал в Москве музыкальный синтезатор — люди шли косяками, говорили: музыка будущего! Записи делали на память, даже брошюра о нем вышла. Потом нашлись авторитетные люди: «Кто же музыку синтезирует? Профанация!» Теперь — синтезатор в каждом клубе стоит, только это уже не его синтезатор, чей-то другой. С опозданием, кстати, на несколько лет. А тоже ведь, наверное, доводы были убедительные, теперь, правда, уже никто не помнит — какие.