Карьера
Шрифт:
— Да. Слышал. И?
— У него были серьезные намерения. Но я решила, что пока не готова.
— Вы расстались?
Кивает:
— Да. Недавно. Он был милым. Надежным. Зависимым. Нудным.
— Адвокат, что ли?
— Откуда догадался?
— Ниоткуда. Просто попал пальцем в небо.
— Ты как-то с ним общался, несколько лет назад. Питер Баркли.
— Штатный консультант «Мозмана»?
Лиззи кивает.
— Он живет здесь, да? — уточняю я.
— У него много дел на побережье. И потому приходится
— А ты? Тебе тоже часто приходится ездить туда-сюда?
Жена невольно прикрывает рот ладонью:
— Временами. Извини.
Подают напитки. Не чокаемся. Лиззи делает большой глоток мартини, часто моргает от действия спиртного. Завидую ее состоянию.
— Хотела кое-что сказать тебе, — сообщает она, — и ты должен поверить: роман не начинался до тех пор, пока мы не стали жить отдельно. Я тогда на тебя чертовски разозлилась.
— А сейчас?
— Не знаю…
— Я по тебе скучаю. Не могу даже сказать, как мне не хватает…
— Дело не только в том, что ты мне изменил. Ты меня оттолкнул. Я хотела тебе помочь, а ты меня за это возненавидел.
— Я никогда не испытывал к тебе ненависти.
— Ты не хотел, чтобы у нас был ребенок.
Сказанное меня поражает.
— Я просто перепугался, вот и всё…
— Тогда почему не рассказал о страхе?
— Потому что… потому что боялся признаться, что напуган.
— Ты же никогда не хочешь со мной говорить, да? Особенно «на серьезные темы». Никогда не хочешь показать ни слабости, ни страха…
— Это правда. Но теперь я понимаю, что должен был многое рассказать.
— И я тоже. Мы избегали…
— Всего, — договорил я. — И мне очень жаль…
— Мне тоже жаль, что так вышло.
Лиззи делает большой глоток мартини, наполовину осушая бокал.
— Ну, — говорит она.
Я накрываю ладонь жены своей.
— Вернись, — прошу я. Она вырывает руку:
— Вчера я разговаривала с адвокатом…
— Понятно.
— Если дашь развод, всё закончится очень быстро.
Сосредоточенно разглядываю свой стакан.
— Ты действительно хочешь всё закончить?
Жена смотрит на часы.
— Мне пора, — сообщает она.
— Я увижу тебя, когда вернешься?
Лиззи встает из-за стола:
— Не знаю. Боже, до чего же это все тяжело…
Она быстро стискивает мою ладонь и срывается с места, прежде чем я успеваю еще что-нибудь произнести. Хочется броситься следом, но мне хватает ума не делать этого. А потому вынуждаю себя остаться на месте, разглядываю недопитое мартини. Беру бокал, подношу к губам, но тут же отставляю обратно. Не подумайте, что стал трезвенником, просто очень подавлен.
Прошу принести счет. Восемнадцать баксов за бокал мартини и стакан минеральной воды. Боже! Неохотно выкладываю на стол двадцатку. Ухожу.
Внезапно из бара выходит официант с моим счетом в руке.
—
В горле першит. Моргаю, к глазам подступают слезы:
— Спасибо.
Возвращаюсь в своё жилище на верхнем этаже. Не знаю, чем заняться, а потому просто смотрю телевизор. Но никак не могу сосредоточиться на экране.
Лиззи и Баллентайн. Лиззи и Питер Баркли. Лиззи и этот паршивец Джерри Шуберт… Наверняка он решил поручить «Мосману и Китингу» заняться пиаром Баллентайна. И наверняка попросил, чтобы с фирмой работала лично Лиззи Говард. Поймав меня в капкан, решил заманить в паутину и ее, чтобы убедиться: я никуда не денусь.
Стараюсь заснуть. Не получается. Примерно в четыре утра, проведя несколько часов за разглядыванием потолка, понимаю, что делать. Рискованная игра, но деваться некуда.
Поднимаюсь. Принимаю душ. Спускаюсь, выхожу на Двадцатую стрит, затем направляюсь на восток, к Восьмой авеню.
Сейчас четыре сорок пять утра. Чтобы убить полчаса, присаживаюсь в круглосуточном кафетерии, выпиваю около трех пинт полностью насыщенного кофеином яванского кофе. Думаю, что сейчас как раз пришла пора вновь закурить, но каким-то чудом удается совладать с искушением.
В четверть шестого поднимаюсь из-за стола, прохожу целый квартал к западу от Двадцатой, останавливаюсь напротив ухоженного особняка из коричневого камня и жду.
В пять двадцать перед домом 234 по Двадцатой Западной стрит останавливается длинная, черная машина «линкольн тауэр кар». Через пять минут из апартаментов Айана и Джины выходит Лиззи. Направляется к автомобилю, смотрит перед собой и видит, как я иду к ней через улицу.
На лице любимой появляется сперва недоверие, затем — отчаяние.
— О, боже, Нед, это ты… Но зачем?
Но тут же, замолчав, замечает то, на что в состоянии обратить внимание только настоящий друг: неподдельный страх.
— Что случилось?
— Пожалуйста, — прошу я, — разреши проводить тебя до аэропорта.
Она колеблется долю мгновения, но затем быстро кивает.
Машина трогается с места, я замечаю опущенное между пассажирским и водительским салоном стекло. Точно прочитав мои мысли, Лиззи спрашивает у водителя, нельзя ли нам уединиться.
Гудит мотор, поднимая стеклянную перегородку. Проем закрывается, она смотрит на меня:
— Ну…
— Ну… — начинаю я. И выговариваюсь. Описывая шаг за шагом события, случившиеся с тех пор, как Джерри протянул руку помощи. Не скрывая деталей. Не оправдывая собственную непредусмотрительность. Слова текут сами собой.
Хотя Лиззи молчит, ее глаза становятся всё шире и шире, особенно когда я рассказываю о событиях в Оулд-Гринвиче, случившихся в начале недели, и о том, как Джерри превратился в моего тюремщика.