Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни
Шрифт:
Встретившись 10 марта в доме Маркса, члены I Интернационала разработали новую стратегию, которую следовало донести до всех английских товарищей и тех, кто сомневался: Маркс является бесспорным и единственным лидером европейского отделения Интернационала {14}. Группа склонила на свою сторону Орсини, описав ему Мадзини как человека, недостойного говорить от имени рабочего класса, реакционного до крайности во всем, что касалось науки, и не способного понять «новое движение» {15}. (С обеих сторон в данном случае никаких разочарований не случилось: Мадзини называл Маркса «духом разрушения», «чрезвычайно хитрым», «мстительным» и
План действий был принят, и три дня спустя, Маркс, страшно страдая от обострившегося фурункулеза, принял участие в заседании Центрального комитета I Интернационала. Как это и случалось всякий раз, когда ему приходилось по-настоящему защищаться, Маркс стал героем дня. Оказываясь лицом к лицу с теми, кто бросал ему политический вызов, Маркс всегда сражался так яростно, словно участвовал в сабельном поединке. Ему и его соратникам во многом помогло то обстоятельство, что на собрании присутствовали лишь немногие из его оппонентов, и ряды англичан были неполны, поскольку одновременно в другом месте шло совещание по поводу всеобщего избирательного права. Однако важен был лишь результат: Мадзини и его сторонники был наголову разбиты {17}.
При наступившем затишье на фронтах Интернационала, Маркс смог, наконец, отправиться 15 марта в приморский Маргейт, чтобы попытаться восстановиться физически. Он остановился в маленькой гостинице, однако съехал оттуда на второй день, потому что, как ни странно, был сильно обеспокоен присутствием некоего неподвижно сидящего человека в столовой: Маркс думал, что тот слеп, но он оказался глухим {18}. Маркс переехал на частную квартиру с видом на море и начал энергично лечиться по собственному плану, который включал в себя долгие прогулки и морские ванны.
Он описывает себя так: «Прогулочная трость, носящаяся туда-сюда весь день… и все это время я стараюсь очистить свой разум, что буддизм полагает кульминацией человеческого счастья». {19} Среди его экскурсий — 16-мильная прогулка в Кентербери, город, в котором, к большому сожалению Маркса, нет ни следа поэзии {20}.
Отдых Маркса в Маргейте означал, что в его собственном доме наступила тишина, и домочадцы отдыхают от его гневного рычания (Тусси придумала отцу прозвище: «Карл Маркс, доктор плохой философии» {21}), которое обычно отгоняло молодых французов от дочерей Маркса. Не то чтобы они игнорировали грозного отца — Маркс пробыл на отдыхе всего 5 дней и уже написал Лауре, что «этот проклятый мальчишка Лафарг» пишет ему бесчисленное количество писем {22}. На самом деле Маркс искренне полагал, что французы ищут его внимания. Без сомнения, так оно поначалу и было, но в его отсутствие внимание Лафарга и Лонге быстро переключилось на другие объекты.
Лонге очень быстро проникся нежными чувствами к Женнихен, которая, хотя и была на 5 лет младше него, поразила его своей серьезностью и сдержанностью. Однако его первая и единственная настоящая любовь — Политика — помешала ему проявить свой интерес к Женнихен открыто {23}. Демонстративный, страстный Лафарг, напротив, совершенно не стеснялся своих чувств. Он отчаянно влюбился в Лауру и первым делом сделал так, чтобы об этом узнали все окружающие. Студент-медик и революционер в присутствии Лауры Маркс превращался в поэта. «Ее пышные вьющиеся волосы словно поймали в свои сети лучи заходящего солнца…» {24} Он также весьма решительно взялся помогать Марксам по хозяйству и вскоре заработал
22 марта дочери Маркса устроили вечеринку. Лион Филипс прислал каждой из них по 5 фунтов на Рождество, но тогда Маркс и Женни быстро пустили эти деньги на хозяйство и возместить своим детям подарок двоюродного дедушки смогли только весной. Все три девушки с головой погрузились в организацию праздника. Это не было настоящим балом, наподобие того, что устроила в 1864 году их мать, но Маркс в письме Энгельсу назвал событие «ежегодной вечеринкой». Дочери настаивали, чтобы к торжественному событию отец вернулся из Маргейта, и Маркс сделал это {26}.
Карл и Женни хотели, чтобы их дочери выросли уверенными в себе девушками и… англичанками, не такими богемными, какими когда-то были — да и оставались до сих пор — их родители. Теперь Женни с гордостью и облегчением смотрела, как ее дети осваиваются в мире, социализируются, знакомятся с молодыми людьми сходных политических убеждений — даже притом, что она была активно против того, чтобы ее девочки выходили за революционеров. Она признавалась Эрнестине Либкнехт, что долгое время беспокоилась, как бы «своеобразное воспитание» ее старших дочерей не привело к столкновению со сверстниками. Она прозорливо отмечала: «Девочки выросли и были воспитаны на идеях и взглядах, которые часто идут вразрез с тем обществом, где им предстоит жить… Будь они богаты, они бы еще могли обойтись без крещения, церкви и религии, однако в их положении им обеим придется идти путем долгой и трудной борьбы — и я часто думаю, что если человек не может сам быть полностью независимым от общества, он поступает неправильно, воспитывая своих детей в такой яростной оппозиции к миру».
Трудное положение девочек беспокоит Женни и вызывает у нее депрессию: «Девочки видят, что я часто бываю в плохом настроении, устаю и брюзжу, однако это не что иное, как проявление моего сожаления, что мои дочери не получают того счастья, которое заслуживают и благодаря своим внешним качествам, и благодаря натуре». {27} В письме же Фердинанду Женни еще более откровенна: она боится, что они с Марксом пожертвовали будущим своих дочерей ради революционного движения. «Все, что мы делаем для других, мы отнимаем у наших детей». {28}
Однако радость, царящая в доме на Мейтланд-Парк, а также появление молодых людей, с которыми девушки могут спокойно обсуждать политику и вести себя так же свободно, как они привыкли, наполняли радостью и сердце Женни. Особенно ей нравился Лафарг — из его брошенных вскользь замечаний Женни сделала вывод, что он принадлежит к старинному и богатому роду. Однако Лаура не спешила отвечать взаимностью — и даже, кажется, не замечала любви Поля. Вполне возможно, она просто не знала, как вести себя с этим пылким поклонником, который готов был положить к ее ногам и сердце, и душу… зная ее всего лишь месяц.
Увы, несмотря на всю свою образованность, грамотность и искушенность в политических вопросах, дочери Маркса были неопытны и наивны во всем, что касалось противоположного пола.
22-летняя Женнихен и 11-летняя Тусси после праздника отправились вместе с отцом в Маргейт, но Лаура осталась с матерью. Она писала Женнихен, что мистер Фарадей однажды вечером пришел к ней на «тет-а-тет».
«Мы оба прекрасно провели время, и я в таком же восторге от него, как, смею надеяться, и он от меня».