Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни

Габриэл Мэри

Лаура с ним не поехала — у них не было денег. На Францию обрушились небывалые морозы, и Лаура писала, что если бы не старая шинель ее отца, она бы замерзала даже в постели. В разгар своих выборных волнений Лафарг не заплатил за квартиру и оставил Лауру совершенно без средств {51}. Энгельсу он написал, что хозяйка уже нанесла Лауре несколько неприятных визитов — и спросил, не мог бы Энгельс прислать им чек {52}.

Энгельс был в ярости, что Лафарг довел дела до такого состояния: «Почему Лаура должна подвергаться таким унижениям, когда ты прекрасно знаешь — достаточно было одного слова от нее, или даже от тебя — и все было

бы решено?!» {53}

Нервы Энгельса были изрядно расшатаны — той осенью ему вновь пришлось отражать атаки на Эвелинга и тратить время на бесконечные письма в его защиту. Можно только гадать, не хотел ли он забрать дочерей Маркса к себе в дом и избавить их от эгоистичных и создающих одни неприятности супругов. И Эвелинг, и Лафарг вступили в пору «среднего возраста», но не добились ничего, что свидетельствовало бы об их зрелости — человеческой или политической.

50. Лондон, 1892

Теперь вы понимаете, что за прекрасное оружие держите в руках у себя во Франции в течение 40 лет — всеобщее избирательное право; если бы только люди умели им пользоваться! Оно медленнее и гораздо скучнее, чем призывы к революции, но зато в десятки раз эффективнее.

Фридрих Энгельс {1}

Профессиональная деятельность Тусси полностью сосредоточилась на профсоюзном движении, в то время как Эвелинг продолжал разрываться между реальной и грубой политикой социализма — и сияющим миром театра. Тусси описывала Лауре их жизнь, как «необходимость хорошенько попотеть за чертовски маленькие деньги». Эвелинг все еще лелеял надежду, что его пьесы будут ставить, но Тусси говорила: «Дьявольски плохо то, что надеждами нельзя оплачивать счета». Чтобы добыть денег, она «рубит переводы» для журналов, а также осваивает машинопись на новой волшебной машинке. В целом же жизнь их состояла из постоянного труда.

«Эдвард пишет всякие вещицы — хорошие, плохие и никакие. Мы оба ходим на митинги и занимаемся этим каждую свободную минуту. На самом деле, у нас просто нет времени подумать, стоит ли такая жизнь — жизни, или нет» {2}.

Нагрузка возросла в рамках подготовки к Международному конгрессу в Брюсселе, намеченному на август 1891 года. На него должны были приехать более 300 делегатов из Европы и Соединенных Штатов, в том числе посланцы Американской федерации труда — все они собирались обсуждать контроль за международным социалистическим движением {3}.

Ревность в английской секции вспыхнула почти мгновенно.

Враги Эвелинга использовали его многочисленные недостатки, чтобы очернить «клику Маркса» {4}. Однако, несмотря на многочисленные личные стычки и драмы, конгресс завершился тем, что Энгельс назвал «марксистским мандатом для Второго интернационала»: принятые делегатами идеи и решения были основаны на базе научного социализма Маркса (с упором на нужды рабочего класса), а не буржуазного учения о социализме, который поддерживали их противники во Франции и Англии. Энгельс сказал, что «Конгресс создал Второй интернационал в том самом месте, на котором остановились их предшественники» {5}.

Появилось ощущение, что социалистическое движение, профсоюзы и огромное множество рабочих партий и организаций в Европе окрепли и обрели силу; что достигнутые ими успехи остаются твердыми и нерушимыми, причем настолько, что их

нельзя больше отменить королевскими указами, полицейскими дубинками или вмешательством армии.

Решения, принятые в Брюсселе, подчеркнули важность профсоюзного движения и потребность рабочих всего мира объединиться в борьбе против капитализма, который, со своей стороны, боролся и противостоял организации рабочих. Конгресс призвал рабочих использовать свое право голосовать — если таковое имелось, — чтобы заставить правительства прислушаться к их требованиям. И несмотря на возражения со стороны некоторых делегатов, была принята резолюция о том, что война является продуктом капиталистической системы, а социалисты должны стать партией мира {6}.

1892 год показал, как далеко смогли продвинуться рабочие партии. Во Франции, где Лафарг уже в течение 4 месяцев избегал посещать заседания Палаты депутатов, вместо этого устроив агитационный тур по 41 городу Франции {7}, Рабочая партия выиграла 635 мест в муниципальных собраниях и контролировала 22 региональных правительства {8}. Энгельс говорил, что и в Германии дела шли довольно гладко. Однако в Англии этот год вошел в историю.

Первомайская демонстрация 1892 года в Лондоне собрала в два раза больше участников, чем в первый раз. 600 тысяч человек собрались в Гайд-парке. Наблюдая за собравшимися, Энгельс говорил: «Стремительно приближается время, когда нам придется быть сильными, чтобы вступить в решающую битву» {9}.

Старый солдат использовал военный язык, однако имел в виду, что все изменения в расстановке сил произойдут, благодаря выборам.

В июле трое рабочих были избраны в парламент Великобритании. Джон Бернс — «голос» докеров во время забастовки — выиграл выборы от Баттерси; Дж. Хэвлок Уилсон, председатель объединенного профсоюза матросов и пожарных Великобритании, выиграл в Миддлсборо, Йоркшир; наконец, Кейр Харди, 35-летний шотландец, начавший работать в шахте, когда ему было 10 лет, — выиграл в Южном Уэстхэме лондонского Ист-Энда.

Они не принадлежали к либералам или тори, они были представителями третьей, только что зародившейся рабочей партии, и хотя в ее названии пока не было слова «социализм», именно он был ее теоретической базой {10}.

В парламент и раньше проходили депутаты, утверждавшие, что выступают от имени рабочего класса, но все они принадлежали к высшим слоям английского общества. Бернс говорил, что они, как и тогдашние лидеры профсоюзов, носили хорошую одежду, золотые цепочки на часах и высокие шелковые цилиндры; с первого взгляда было видно, что они не принадлежат к рабочему классу и просто не способны понять нужд и чаяний того, кто изо дня в день не знает, сможет ли сегодня накормить своих детей, сохранит ли крышу над головой.

Новые лидеры и парламентарии были похожи на рабочих, были такими же, как рабочие {11}. Многие из них учились сами, по ночам, после того, как днем трудились на заводе или в шахте. Революцией Маркса и Энгельса повеяло в парламенте, когда туда, размахивая красным флагом, вошел Кейр Харди в рабочей фуражке.

Окрыленные этим триумфом, 120 делегатов собрались в январе 1893, чтобы объявить о создании Независимой рабочей партии. Для разработки устава и теоретической платформы были привлечены Эвелинг, Харди, докер Том Манн и Х.Х. Чэмпион — английский социалист и журналист, наиболее активно ратовавший за создание такой партии {12}.