Кармалюк
Шрифт:
И всегда держу пистоли заряженными, когда с ними дело имею…
Когда Ольшевский сказал отцу, кого приведет к нему ночевать, тот испуганно замахал руками.
— Йезус-Мария, да ты с ума спятил!
— Отец, послушайте…
— И до хаты не подводи! Мало того, что сам из острога не выходишь, так и меня туда хочешь загнать. Да я сейчас же подниму гвалт…
— Да замолчите вы! — рассердился Антоний. — И поймите: коль скоро вы не возьмете их, то сделаете себя несчастным! Я обязался господину исправнику, что заманю Кармалюка к себе и дам ему знать. Поняли? Только глядите: это
— Йезус-Мария…
— Перестаньте ныть! Я еще не все сказал. Скажите посессору, что у Кармалюка есть ружье. И заряженное. Но я, когда они уснут, смажу салом пановку и курок, чтобы Кармалюк не мог выстрелить. Так что пусть не опасаются смертоубийства и смело подступают. Ну, я пошел за ними, а то Кармалюк уже и так что-то косо поглядывает на меня.
Как только все уснули, старик Ольшевский — а он лег в другой половине хаты, — взяв сапоги, прошмыгнул босиком через сени, обулся за углом сарая и огородами побежал к дому посессора Домбровского. Посессор уже спал, закрывшись на все замки, и к нему было не так-то легко достучаться. Наконец посессор, убедившись, что Игнатий Ольшевский один, открыл дверь.
— Пан Домбровский, у меня Кармалюк, — не успев переступить порог, выпалил Игнатий Ольшевский, — а с ним еще два разбойника!
— Так что же вы? — испуганно попятился от него посессор. — Так куда же вы? Так зачем же вы ко мне?
— Сын послал вас известить. Они спят у меня…
— А-а… А, вот что, — облегченно вздохнул посессор. — Так бегите к эконому Лесневичу. И скажите ему, чтобы немедленно прибыл ко мне. Неукоснительно! И от него идите домой, дабы ваша отлучка не подала поводу им к побегу…
Лесневич, узнав, в чем дело, помчался к Янчевскому. А тот поднял всю дворню на ноги. Погнал эконома с дворней в село собирать мужиков. Мужиков хватали, где кого попало, и в шею гнали к панскому двору. Когда было собрано человек около тридцати, Янчевский, не объясняя, куда их ведет и зачем, приказал:
— Всем следовать за мной!
Устим сквозь сон услышал стук топора, приподнялся, глянул в окно. Старик Ольшевский рубил возле сарая дрова. Заря только занималась. Рано поднялся. Боится или же решил на часах постоять, чтобы предупредить об опасности. Ишь, как озирается по сторонам! Ну и трусы эти Ольшевские! Противно смотреть, как они дрожат. По одному их перепугу все могут заметить, что тут что-то неладно. Нужно уходить отсюда.
Все эти мысли смутно мелькали в голове Устима, он не заметил, как опять уснул. Разбудил его странный топот вокруг хаты. Он настороженно приподнялся и в ту же минуту увидел: возле хаты полно народу. Отдаются шепотом какие-то команды. Что такое? Неужели облава? Не успел Кармалюк сообразить, что происходит, как в хату, осторожно приоткрыв дверь, — почему же она оказалась не запертой? — ввалился пан Янчевский. Устим схватил ружье, крикнул:
— Хлопцы, огню!
Сотничук и Добровольский, услышав этот боевой клич атамана, вмиг вскочили и ринулись на Янчевского. Кармалюк хотел разрядить в ненавистного
— Хлопцы, зрада! На смерть бый их!
Началась свалка. Храбрый Янчевский «кричал сильно на людей, чтобы прибыли рятовать его, но они с перепуга или по другой причине медленно спешили в горницу». А точнее сказать: «только один крестьянин поспешил на помощь». Но и тот «поспешил» так: ляхтичи Качковский и Малышевский схватили мужика этого и, награждая подзатыльниками, втолкнули в хату, откуда неслись отчаянные вопли деражянского Демосфена:
— Гвалт!.. Рятуйте!..
Видя, что крестьян в хату не загонишь никакой силой, Качковский, Малышевский, Лесневич и Домбровский кинулись на помощь Янчевскому, За ними пошел еще кое-кто из дворни. Силы были неравные. Кармалюка и его товарищей, отчаянно сопротивлявшихся, смяли и связали веревками.
— Крепче! Крепче вяжите их! — кричал пан Янчевский, придерживая свою перебитую руку. — Эй, кто там! Веревок!
Когда Кармалюка, овитого веревками, вывели из хаты, он, оттолкнув плечом тащивших его, крикнул:
— Люды добри, що же вы стоите и дывытесь, як паны вяжуть нас? Вяжить их! Годи вам покирно тягты ярмо панщины! Годи вам буты панским скотом! Вяжить! Быйте их!
Мужики никогда не слышали, чтобы кто-то отваживался при панах говорить такое. Янчевский испуганно закричал:
— Быстрее на телегу его! И в кузницу! Заклепать в ножные и ручные кандалы! А нарочного послать к исправнику, пусть солдат сюда гонит. Да покрепче, покрепче к возу прикручивайте! Вот этой веревкой!
— Будьте ж свидками, люды добри, — продолжал Кармалюк. — Я выйду ще на волю! Я вбую ще оцых панив в червони чоботы!
— Да заткните ему глотку! — заорал Янчевский. — А вы что стоите, разинув рты? — накинулся он на мужиков. — Когда я на помощь звал, так вас не было, а сейчас все сошлись. Раз-зойдись!
— Бачите, люды добри, як ваш хоробрый пан перелякався! — крикнул Кармалюк. — Так вяжить же його!
— Гони! Гони к кузнице! — орал Янчевский.
— Гострить ножи и косы, — продолжал Кармалюк. — Я вернусь. Мене, як бачите, не удержалы ни тюрьмы, ни Сыбир! И не удержуть, доки буде бытыся мое сердце!
Пока кузнецы трудились над кандалами, Янчевский пытался допрашивать Кармалюка. Но он или совсем не отвечал на вопросы, или говорил такое, что Янчевский задыхался от бешенства. При обыске у Кармалюка не нашли ни гроша денег, и Янчевский, размахивая кулаками у него перед носом, требовал:
— Говори, гультяй, куда спрятал награбленное добро!
— Роздал тем, кого вы ограбили! И буду забирать у вас, и буду раздавать бедным людям! И если сегодня люди отказались меня вязать, то завтра они вас, собак, свяжут! Свяжут потому, что знают: Кармалюк хочет им добра! Мои хлопци не обидели и никогда не обидят ни одного бедного человека. А вам, собаки, будет то, что было другим панам! И я сто раз приду из Сибири, но изведу, выжгу вас всех! Так и передайте своим панам! Не добили вас Гонта да Железняк, так я добью!