Карт-Бланш для Синей Бороды
Шрифт:
— Я вернусь и возьму тебя тысячу раз. Уже сейчас у меня все горит, как подумаю об этом. И надеюсь, что больше нам никто не помешает.
— На тысячу раз не хватит ночи, милорд, — сказала я смиренно, чем рассмешила его.
— Вот это уже моя Бланш, — сказал он. — Но не зови меня «милорд». У меня есть имя.
— Ален… — прошептала я, чувствуя такую тоску, словно прощалась с ним навсегда.
— Все будет хорошо, маленькая, — утешал он меня, гладя по голове и спине. — Ну, мне пора.
Проводив его, я поднялась на башню и смотрела, как сани уносятся
77
День прошел в обычных хлопотах, и хотя я знала, что мой муж вернется домой только через неделю, все равно часто поглядывала в окно. Гюнебрет не разделяла моей грусти — лишь досадовала, что отец не взял ее с собой в столицу. Прошел следующий день, за ним начался следующий… Я вспоминала все слова, что говорил мне Ален, вспоминала каждое его движение, каждый взгляд — и была счастлива. Он вернется, он непременно вернется. И принесет добрые вести. Потому что король не может не отнестись с пониманием к жизни верного вассала.
Взглянув в очередной раз в окно, я увидела, как Гюнебрет бежит по направлению к саду в своей серой шубке, опушенной беличьим мехом. Я пыталась привить девушке любовь к женской работе — к рукоделию, увлечь искусством приготовления сладостей, но Гюнебрет любила только охоту, собак и лошадей.
Поэтому оставалось лишь смириться.
Верной тенью за мной следовал Пепе. Иногда мы разговаривали с ним о графе. Мне казалось, что так я становлюсь хоть немного ближе к мужу.
— Все будет хорошо, миледи, — утешал меня Пепе, считавший, что я нуждаюсь в утешениях.
Я не волновалась, но все равно благодарила его за участие.
Чтобы не изнывать от безделья, я решила привести в порядок потайную комнату. Пусть мне было неприятно заходить туда, где мой муж в одиночестве пытался победить собственные страхи, употребляя убийственное зелье, но это было лучше, чем сидеть у окошка и глядеть на белый безмолвный мир.
Пепе устроился в коридоре, а я отперла дверь и первым делом собрала все пыльные и засаленные тряпки с лежанки. Можно было привлечь к этому слуг, но я посчитала, что должна сама победить проклятую комнату — превратить ее из логова зверя в обыкновенное жилище.
— Твоя тайна раскрыта, — бормотала я себе под нос, обращаясь к комнате, как к живой. — Больше ты никого не запугаешь.
Чтобы поскорее избавиться от пыли, я открыла хрустальное окно — Пепе помог мне справиться с рамой, примерзшей к обкладу. Морозный воздух бодрил, и слышалась песня, которую распевала Барбетта, ощипывавшая под навесом кур:
— Уедем ко мне, красавица Мод,
Ты мне всех дороже и всех милей! А чтобы ты знала мою любовь, Получишь всё после смерти моей.
Получишь дом, и пашню, и скот,
Я в том поклянусь и печать приложу Поедем со мной, красавица Мод, Любовь я на деле тебе докажу!
Я слушала эту наивную песню и улыбалась. Теперь,
Когда Ален приедет, я встречу его самыми вкусными кушаньями, окружу самой нежной лаской, а в спальне… Щеки мои загорались при одной только мысли о том, что произойдет, когда он сожмет меня в объятиях. И никто не встанет между нами, никто не помешает.
— Ты мне обещал после смерти своей Отдать дом и пашню, гусей и коня!
— И я не солгал, Мод, ты всех мне милей, Но все же умрешь ты раньше меня…
Боже, да что там поет Барбетта? Упоминание о смерти было так некстати этим снежным утром. Но к счастью, Барбетта закончила с курами и вернулась в дом, а я вздохнула спокойно, продолжая наводить порядок в потайной комнате.
Вытерев пыль и начистив до блеска подсвечники и каминную решетку, я застелила постель свежим бельем и оглядела комнату с чувством глубокого удовлетворения. Все сверкало, оставалось лишь выскоблить пол, но это я решила отложить на потом. Здесь можно поставить кушетку, постелить толстые ковры, а стены обить восточными тканями. Пройдет время, и эта комната окончательно превратится в уютное убежище, где так забавно будет прятаться от всего мира.
Я вышла из комнаты и заперла ее на ключ. Теперь не было необходимости прятать его, и он болтался на общей связке.
Пепе почему-то стоял у хрустального окна. Свет бил мне в глаза, и я видела лишь силуэт.
— Я иду вниз, Пепе, — позвала я, и он оглянулся.
— Не торопись, Бланш, — раздался совсем другой голос.
Мужчина у окна сделал несколько шагов по направлению ко мне, отступая от потока света.
— Реджи?! — узнала я его. — Зачем ты здесь? Что-то с милордом графом? А где Пепе?
И тут я увидела, что он держит в руках — перчатки. Перчатки из тонкой кожи прекрасной выделки.
— Вот как, — медленно произнесла я, пятясь по мере того, как он приближался. — Значит, ты все-таки возвращался в беседку в тот день…
— О чем ты? — спросил он.
Я смотрела на него — на Реджи, которого знала с детства, с которым не боялась ни лесных чудовищ, ни книжных разбойников, никого-никого. А теперь он сам был для меня пострашнее любого чудовища.
— Милорд рассказывал, что на столе в беседке были лишь поднос и крышка от подноса. Ты вернулся, чтобы забрать чайник и перчатки…
— Не понимаю тебя, — он стоял уже рядом, а я прижалась спиной к стене, лихорадочно пытаясь сообразить — услышат ли мой крик слуги на первом этаже, и куда подевался верный Пепе.
— И правда не понимаешь? Что же я сделала тебе, что ты хотел меня утопить?
— Утопить?! — он уставился на меня с таким удивлением, что я усомнилась в своих предположениях.
— Как ты вернул перчатки? — пошла я напрямик.
— Мне их передали…
— Кто?!
— Я передала, — раздался позади хрустальный голосок.