Картина в тайнике
Шрифт:
У Боринского была небольшая двухкомнатная квартира, и обыскали ее быстро; через два часа Козюренко окончательно убедился, что картины Эль Греко здесь нет. Не нашли ее и в квартире сестры отца Юлиана.
На мгновение у Романа Панасовича мелькнула мысль: а что, если он ошибся? Нет, ошибки не могло быть.
Роман Панасович придвинул стул к креслу каноника. Полюбопытствовал:
– Где ваша домработница?
Заметил, как по лицу каноника промелькнула тень. Отец Юлиан отложил молитвенник.
– Что-то там у нее с сыном, -
– Отпросилась и уехала. Сын у нее работает где-то под Ивано-Франковском. Кажется, в Долине.
– А где она сама живет?
Каноник опустил глаза.
– В Петривцах, - ответил он.
– Но я же говорю, она поехала к сыну на Ивано-Франковщину.
– Неправда, - решительно возразил Козюренко.
– Неправда, Боринский. Она уехала совсем не туда и живет не в Петривцах, а в Подгайцах. Вы же сами говорили.
Руки каноника скользнули по мягкой коже подлокотников, и он еще глубже осел в кресле.
– Да, кажется, я ошибся - Петривцы, Подгайцы... Похожие названия... Сделал над собой усилие и улыбнулся, но улыбка только искривила его лицо.
– А зачем она вам, моя Настя?
– Одевайтесь, гражданин Боринский, и сейчас поедем, - решительно произнес Козюренко.
– Почему-то мне захотелось тотчас же повидаться с вашей домработницей.
Отец Юлиан надел обычную рубашку и серый, совсем мирской, с разрезом пиджак.
Его посадили на заднее сиденье между Владовым и оперативным работником. Козюренко сел на переднее, и "Волга" вскоре вырвалась на загородную магистраль. Все молчали. Так, молча, и доехали до Подгайцев. Отец Юлиан сделал вид, что не знает, где Настин дом, но через минуту это объяснили в сельсовете, - дом стоял у шоссе, и "Волге" даже не пришлось съезжать с асфальта.
Настя возилась во дворе у летней кухни - бросилась навстречу отцу Юлиану, но Козюренко остановил ее и попросил разрешения войти в дом вместе с председателем и секретарем сельсовета. Настя зачем-то вытерла руки фартуком и открыла перед ними дверь. Роман Панасович переступил порог и остановился, пораженный: на чисто побеленной стене висел "Портрет" Эль Греко. Козюренко сразу узнал картину: задумчивый и чуть грустный взгляд человека, постигнувшего окружающий мир и несколько разочаровавшегося, но не разуверившегося.
Портрет был прикреплен к стене обыкновенными канцелярскими кнопками, словно чертежный лист к доске. А возле него такими же кнопками Настя пришпилила дешевенькие картинки духовного содержания, увенчав все это цветной базарной мазней, на которой были изображены сусальные влюбленные и голубь, сладко смотревший на них одним глазом.
Эль Греко и базарный ширпотреб...
– Откуда у вас эта картина?
– спросим Козюренко у Насти.
Женщина вопросительно посмотрела на отца Юлиана. Тот сидел в углу на табуретке, уставившись в пол, равнодушный и безвольный.
– Его милость сказали, - произнесла нерешительно, - что этот святой образ принесет счастье моему
– Перекрестилась и снова посмотрела на каноника.
– Когда он дал вам эту картину?
– В тот самый вечер, когда вы приходили.
– И велел, чтобы не возвращались из Подгайцев, пока он не позовет? уточнил Козюренко.
– Да, так...
– произнесла женщина, будто провинилась в чем-то.
– Я говорила, как они там будут без присмотра, но они накричали на меня...
– Вы подтверждаете это?
– обратился Козюренко к канонику.
Тот наконец поднял глаза.
– Да, подтверждаю...
– ответил устало.
...Они ехали обратно, и Козюренко держал на коленях полотно Эль Греко. Думал, как быстро все кончилось. Вдруг вспомнил, что не все, и спросил каноника:
– В котором часу назначена у вас встреча с Вороновым?
– Каким Вороновым?
– встрепенулся тот.
– Э-э, святой отец, - сказал Козюренко весело, - поздно отпираться. Следственным органам все уже известно... Я не имею права ничего обещать, но все же у вас есть последний шанс...
Отец Юлиан опустил голову.
– Пусть будет хоть последний шанс, - тяжело вздохнул он.
– Где у вас назначена встреча с Вороновым?
– Еще не знаю. Он должен прилететь вечерним рейсом и позвонить.
– Вы его пригласите к себе домой, - приказал Козюренко, - откроете и проводите в комнату. Мы будем в соседней. Покажете картину и получите деньги. Кстати, на чем вы сошлись?
– На сорока тысячах.
– Продешевили.
– Но ведь десять тысяч валютой...
– несколько стыдливо уточнил отец Юлиан.
– Все равно. Воронов мог бы дать вдвое больше.
– Неужели?
– раздраженно вырвалось у каноника, будто он уже держал в руках деньги и их нахально вырвали у него.
Владов захохотал - такой анекдотичной показалась ему ситуация.
– А сколько вам платил Прусь за то, что во время войны вы прятали все, что он награбил?
– неожиданно спросил Козюренко.
– Не плата - слезы...
– пожаловался отец Юлиан и осекся: откуда этот следователь знает, что Прусь привез трофеи к нему?
Какую серьезную ошибку допустил тогда отец Юлиан! Они с Прусем поделили все пополам: несколько отрезов сукна, белье, кипу немецкого обмундирования, золотые кольца и часы... Прусь бросил в свой сундук, который временно оставил у отца Юлиана, несколько картин, сказав, что выменял их на базаре за две буханки хлеба. Отец Юлиан подумал, что это какие-то дешевенькие копии, и даже не взглянул на них... Разве он знал, что Прусь стащил с немецкой машины ящик с подлинными шедеврами мирового искусства? Собственно, полуграмотного Василя Пруся больше интересовали иные трофеи, и на картины он позарился только потому, что командир партизанского отряда, рассказывая бойцам о значении операции, особенно подчеркнул ценность полотен, которые вывозили фашисты.