Картограф
Шрифт:
– И все же, как я там очутился? Сам дошел?
Додон помялся и неохотно сказал:
– Я перенес. Не маши руками, Витязя разбудишь!
– Могли бы захватить мне пальто. Трудно было?
– Трудно! Я тебе не ломовая лошадь. Велел в пальто спать, а ты разганишался. Карту нарисовал?
– Как видите, - Филя кивнул в сторону стола.
– Вот и славно. Можешь отдыхать, картограф. Я приду на той неделе, в субботу.
– Зачем?
– Как зачем? Опять рисовать будем. Готовь пергамен.
И Додон исчез. Филя
Утром он не смог подняться с постели. Хребет ломило, ухало в висках, откуда-то изнутри шел нестерпимый жар.
– Что с тобой?
– в тревоге спросил Витя, когда услышал сдавленный стон.
– Не знаю, - слабо сказал Филя, натягивая одеяло до ушей.
– Плохо что-то. Я сейчас встану.
– Лежи, лежи!
– Витя пощупал ему лоб.
– У тебя опять трясуница!
– Не трясуница. Простудился я, продуло.
– Эх, говорил я, надо форточку на ночь закрывать, а ты: задохнемся, задохнемся. Болей теперь! Постой, не вертись. Сейчас принесу тебе пойло.
Витя ушел в кухню, и через несколько минут вернулся оттуда с кружкой, полной коричневой жидкости.
– Ивовый отвар, - сказал он.
– Пей весь, только не торопись, кипяток.
– А аспирина нет?
– спросил Филя, чуть поднимаясь на локтях.
– Вредно лекарствами травиться. Окопытишься! Давай, пей, а то остынет.
Пока Филя давился ивовым отваром, Витя подошел к столу, схватил карту и начал рассматривать.
– Это она?
– хрипло спросил Витя.
– Вроде. Не знаю. Тебе видней.
– А почему она такая?
– Какая?
Витя протянул ему пергамен. Это была бы великолепная карта, если бы не одно «но». Когда Филя упал с Грифона, не успевший засохнуть рисунок смазался о его живот. Теперь можно было различить только отдельные черты той местности, которую она изображала: поле, небольшой домик на высоких сваях, реку, петлями изрезавшую местность, и огромного крота в нижнем правом углу - единственный кусок, избежавший смазывания. Одни линии были видны четче, другие слабее, но весь лист был бурым, неопрятным. Филя выругался. Изо рта полезли слова, за которые ему матушка в свое время мыла ему язык хозяйственным мылом. Халтура!
– Я перерисую, - пообещал он и попытался сесть, но от слабости завалился на бок.
– Не получится, - грустно сказал Витя.
– Карта - это судьба. Стало быть, она такая.
Он свернул пергамен в трубочку и спрятал его в ножку кровати, которая оказалась полой внутри.
– Прости, - прошептал Филя.
Тюфяк покорно принял его, мысли разбрелись, в горле елозил горький комок.
«Может, у меня и правда трясуница, - уныло думал он.
– Заслужил, ничего не скажешь. Хорош картограф! Не уберег рисунка. А все эта бестия, Грифон. Так
Но на гнев сил не было, он устало водил глазами по потолку и наконец уснул. Через пять дней лихорадка прошла, и он уже мог без посторонней помощи совершать паломничества к ночному горшку. Рана на руке затянулась, но остался длинный рваный шрам, изредка сочившийся сукровицей. На душе было тяжко. И не только испорченная карта была тому причиной. Когда Варвара Михайловна растирала его водкой, он снял кальсоны и увидел, что ноги покрылись странной серебристой коростой.
– Что это у вас?
– спросила Варвара Михайловна.
– Никак, чешуя?
Испуганный Филя молча обозревал свои конечности, как будто они заявили о независимости и попросились выйти из состава тела.
– Не знаю, - проблеял он и попытался отколупнуть одну чешуйку. С тихим шелестом она отделилась от кожи и упала на простыню.
– Я вам скребок принесу, - сказала Варвара Михайловна и ушла.
Весь вечер он драл чешую с ног. Она летела во все стороны, но ее будто и не становилось меньше. Кончилось тем, что он до крови расцарапался, а все же не преуспел. Витя, вертевшийся рядом, подлил масла в огонь:
– Будет тебе! Ну чешуя, ну и что? У меня цыпки были, во втором классе или в третьем. Глянь-ка, у тебя еще одна седая прядка.
– Где?
– крикнул Филя, хлопнув себя по голове в нелепой попытке удержать на ней цвет.
– У другого виска вылезла. Теперь эта, как ее, симметрия!
Филя с трудом поднялся и подошел к зеркалу. Так и есть - седеет! Скоро совсем превратится в старика - косматого, белого, как лунь. И чешуя, чешуя! Кто он? Тоже чудовище? Чего ждать - клешней, хвоста, копыт? Филя взвыл и ничком бросился на тюфяк.
– Не убивайся, девки и такого тебя полюбят. Седина в бороду - бес в ребро.
– Заткнись!
– проревел Филя.
– Да, про беса - это я загнул. Ладно, отдыхай. Завтра придумаем, как отскоблить твою чешую. А волосы покрасишь. Я тебе басмы куплю. Будешь натуральный брунет.
Филя застонал. Когда же кончатся его беды, когда?
Благодетель
– Никак не пойму, что ты нарисовал, - сказал Витя, в задумчивости разглядывая карту.
– Где это место? Куда ехать?
– Надо было мелким планом взять, - усмехнулся Филя.
– Да, надо было! Ты, брат, оплошал.
– Меня вообще-то никто не спрашивал. Оно само себя рисовало.
– Это как?
– спросил Витя.
– Взяло и проступило? А руку тогда зачем резал?
– Да нет, ты не понял. Я почти вслепую все делал. Как бы в бреду. А потом... упал и смазал.
Филя решил не рассказывать Вите про Грифона. «Это личное, - думал он.
– Какой художник пускает к себе в мастерскую?» Хотя в глубине души он боялся, что Витя его осудит. Ведь обидел же он Грифона? Обидел! Кто виноват, что карта испортилась? Он, Филя!