Картограф

Комаров Роман

Витя приехал, чтобы отвезти его домой. Он принес смену белья и несколько апельсинов для обитателей палаты.

– К чему эти подачки?
– пробурчал Филя.
– Не в коня корм. Погляди, им бы в театре Кощея играть.

– Пусть питаются. Витамины!
– улыбнулся Витя. Шкет с забинтованным ухом благодарно принял апельсин и сожрал его вместе с кожурой. Яркий цитрусовый запах оживил комнату, и Филя немного воспрянул духом.

– Болит?
– спросил Витя, указывая на ногу.
– Помочь тебе спуститься?

– Зажило.

Рана сошлась, сукровица перестала

пропитывать подштанники. Швы сняли. Кожа под чешуей нестерпимо чесалась, и Филя подолгу не спал, расцарапывая бедро. Чешуйки окостенели и вросли, казалось, еще глубже, их теперь разве что зубным инструментом драть. Когда Филя спросил у доктора, как же ему в домашних условиях лечить это безобразие, тот протянул ему листок с рецептом. «Борная мазь, - с трудом разобрал Филя витиеватые каракули.
– Он меня за дурака держит, что ли? Еще бы лист лопуха посоветовал привязывать. Шарлатан!»

В Малярове за время его отсутствия ничего не изменилось. Варвара Михайловна постилась, и вместо сытных пирогов потчевала семью пустыми щами и квашеной капустой. Вера почти не появлялась дома. Филя понятия не имел, что он скажет и сделает, если столкнется с ней нос к носу. Как бы не покалечить сгоряча. Побаивался он и того, что Вера продаст его другому благодетелю, и тогда все сызнова.

С каким-то особым злорадством Филя поделился с Валентиной знанием о Вериных вредных привычках. На, мол, получай, пускай семья узнает! Мало было блуда, теперь еще и наркоманит. Валентина расстроилась и пообещала, что поговорит с сестрой. На этом и порешили.

Витя радовался возвращению Фили, как ребенок. Он наконец-то научил лягушку ловить стрелы и собирался в дорогу. Под кроватью хранил вещмешок, куда то и дело что-то клал - спички, соль в коробке, теплые носки. Вечерами он устраивался у печки и до рези в глазах смотрел на карту, пытаясь разобрать, что же на ней нарисовано. Смазанные контуры строго хранили секрет. Витя вздыхал и убирал карту под матрас, надеясь, что следующий день принесет ему разгадку.

По приезде Филя сразу же занялся выбеливанием пергамена. Лист попался упрямый, буквы долго не сходили, и даже после двухдневного замачивания немногое изменилось.

– Крепкая молитва была написана, - заметил Витя.
– Въелась.

– Да какая, к дьяволу, молитва, это букварь! Как отскрести? Может, щелоком?

– Не смей, загубишь дело. Попробуй ногтем.

И Филя попробовал. Он скреб и скреб, пока ноготь не расслоился. Тогда он, превозмогая адскую боль, срезал с ноги крупную чешуйку и принялся работать ею. Буквы сходили, как кожура со спелого плода. Лист очистился, побелел. Чуть шероховатая поверхность была горячей и напоминала лошадиный бок, только без навозной нотки в воздухе. Филе хотелось остаться на ночь одному, чтобы полностью посвятить себя карте и не вслушиваться поминутно в Витин храп, но уловить момент не удавалось. Витя разленился и все реже ездил таксовать.

– Деньги есть, - отмахивался он от Фили.
– Чего жопу зря морозить?

Филя подождал пару дней, сцепив зубы, и понял, что бесполезно. Медлить нельзя. В полночь, когда в доме затих последний шорох, он

достал из пальто взятый с боя скальпель, развернул выбеленный лист и лег на тюфяк.

«Додон, ты здесь?
– мысленно спросил Филя. По спине побежали мурашки, лоб покрылся испариной. Додон не откликнулся. Стояла гробовая тишина, от которой ломило в ушах.

«Додон!
– закричал Филя.
– Додон, ты где?»

И опять ничего. За окном завыл ветер, береза жалко мотала ветками и стучалась в стекло - пощади, пусти погреться. Филя напрягся. Куда улетел этот гад, где его носит? Когда не нужен - тут как тут, смущает, ввергает в грех, вертит хвостом, а нынче, когда он в горячке и так нуждается в нем - шиш, растворился, исчез! Филя еще долго безуспешно звал Додона и дождался только залпа Витиного храпа.

«Что ж, нарисую без его помощи».

Филя полоснул скальпелем по руке, смежил веки и принялся наносить рисунок на пергамен. Кровь шла неохотно, быстро высыхала. Оставалось надеяться, что столь малого ее количества все же хватит. Закончив рисунок, Филя зажал рану рукой, кое-как обмотался первой попавшейся тряпкой и в изнеможении улегся на тюфяк. Утром, как только проснулся, он первым делом схватил карту. Ему не удалось сдержать горестный вопль.

– Что, что?
– забормотал сонный Витя, вскакивая на постели.
– Грабят, убивают?

– Нет, - сокрушенно сказал Филя.
– Если бы!

– Чего тогда шумишь? Сколько натикало?

– Полдевятого.

– Тю! Спать еще и спать.

– Так спи, кто не велит.

Но Витя с хрустом потянулся и спрыгнул с кровати.

– Карту рисовал?
– спросил он, кивая на перебинтованную Филину руку.

– Так...

– Давай, показывай!

– Нечего показывать, - сказал Филя.
– Не получилось.

Он подал ему пергамен. Витя озадаченно осмотрел обе стороны.

– А карта где?

– Сам хотел бы знать. Рисовал-рисовал, а утром все исчезло.

– Может, листок другой? А тот куда-нибудь завалился.

– Нет, я один выбелил. Других не было.

– Беда!

Филя что есть силы ударил тюфяк кулаком. Удовлетворения не почувствовал, пришлось повторить. И еще раз, и еще.

– Хорош беситься, - раздраженно сказал Витя.
– Пыль поднимаешь. Отвел душу и будет!

– Нет у меня души! У меня ничего нет!! Господи, Настенька!

Боль в языке показалась ему спасительной, и он завопил:

– Боже, боже, боже, боже!

– Заткнешься ты или нет?!
– Витя подскочил к нему и зажал рот рукой.
– Кончай блажить. Без тебя тошно.

Филя зарычал, как зверь. И вдруг что-то маленькое и нежное с хрустом переломилось в нем. Он встал, вытер лицо и принялся одеваться.

– Ты куда?
– озабоченно спросил Витя.

– Скоро вернусь, - он надвинул шапку на брови, избегая его взгляда, и вышел вон.

В коридоре чуть помедлил, огляделся. Снял со стены зеркало, вынес его во двор и разбил о березу. Осколков было много. Филя порылся и выбрал самый крупный, зазубренный и кривой. Сунул в карман пальто - порвал подкладку. Не жаль, не жаль, теперь все равно.