Карусель (Рассказы)

Крупник Илья

Я шарахнулся от него левее, чуть не сбив очень радостных пацанов, они шныряли, меняя что-то в толпе. Что - я не понял.

– Ух ты да ух ты!
– навстречу мне вдоль толпы, ликуя, плясала бабка, хлопая в ладоши и притопывая, и даже пыталась кружиться, кружиться.

– Ну, чокнутая.
– Я попятился.

– Нет, - ответил мне сзади голос.
– Если верблюда качает буря, козла ищи уже в воздухе.

– Что?..
– я обернулся.

Какой-то человек с рыжеватенькими щетинками-усами мне улыбался.

–

Это пословица, - кивнул он.
– Только казахская.

Может быть, оттого, что нацелился я в поликлинику и так боялся растренироваться, соображал я туго. Как будто всерьез я нервный.

А толпа передо мной уже разбредалась с досадой, и танцорка прекратила, остановилась и плюнула.

– Народу много, - объяснил мне рыжеусый, - не хватило. Сигареты двадцать коп, водка три шестьдесят две.

– А-а-а, - понял я наконец, - пробуете, да?! На старые деньги, значит! И вы спон-сор-р.

– Нет, - ответил он.
– Подкуйко.

– Это что "подкуйко"?

– Фамилия такая моя. Подкуйко. А вас?..

– Василь Васильевич, - сказал я не очень приветливо, не называя на всякий случай своей фамилии.

– А я Федор Викторович, - улыбнулся он, и рыжеватые его усики шевельнулись.
– Подкуйко.

Потом заявил, что сам нездешний, из Кустаная, что идет как раз в мою сторону, и, ни на шаг не отставая, рыжеусый почему-то пошел со мной.

Я шел быстрей, чтобы оторваться, а он не отставал. Зачем пристроился ко мне, было непонятно. Я поглядывал искоса на него. Он был пониже ростом, но коренастый, плечи такие широкие, темный пиджак, и кепка надвинута на лоб. Сколько ему лет, тоже было непонятно.

– Что, безработный?
– спросил вдруг на ходу Подкуйко.

– Я? Допустим...

– Тогда свернем сюда, - сказал Подкуйко, - незачем никуда бежать. Вот и скамеечка, присядьте.

Сквер был маленький, деревья редкие, пыльная трава и пустая скамейка.

– Вы понравились мне, - сказал Подкуйко, ладонью тяжело надавливая на мое плечо, чтобы я сел. Я сел.
– Не козел явно. А мы таких именно и приглашаем пожить.

– Куда?..
– Я напрягся.

– Да это недалеко отсюда, - успокоил меня Подкуйко, - девяносто три километра. Поля там, речка рядом, лес. Хорошо жить.

– А зачем?..
– Я глядел в него насквозь, подозрительно.

– Экспедиция, поиск разума земли, - усмехнулся Подкуйко.
– Я шучу.

– Глупо, - резко объяснил я и встал.

– Глупо, - согласился охотно Подкуйко, задержав меня за руку.
– Но самый непобедимый-то человек - это усвой, - кто не боится быть глупым. Сядь.

Лицо у него было точно азиатское, усики, и скулы как каменные, узенькие глаза под кепочным козырьком.

– Ну ты и грозный какой, ну я прямо испугался, - сказал я независимо, раз он на "ты", и я на "ты".
– Даже усы у тебя грозные...
– И спохватился: - Извини.

– Тоже глупость, -

кивнул Подкуйко.
– Но принципиально! А ты садись. Са-дись.
– И я сел опять.
– Пацанва - помнишь?
– дразнилась когда-то: папа рыжий, мама рыжий, рыжий и я сам? Вся семья моя покрыта рыжим волосам? Помнишь ты? А я-то, каких цветов мама с папой, - ни сном ни духом! Я сирота.

– Да я тоже, знаешь, - сказал я примирительно, - уже сирота. Да. Уже сирота.

И тут мысль шальная мелькнула.

– Куда ты предлагаешь уехать?
– спросил я.
– На сколько?

– А сам увидишь, - кивнул он загадочно.
– В помощь страдающим.
– И не то улыбнулся, не то усмехнулся.

"Темнит, темнит. Ну да ладно. Ох и рискованно...
– опять я подумал.
– А что не рискованно для меня?.. А?"

Я смотрел на него, соображал.

– А могу я, к примеру, ну... как бы с дочкой?
– спросил я.

– Это конечно, - подтвердил он.
– К нам можешь и с дочкой. Маленькой, большой, какая есть.

Когда я распростился с ним, обговорив, когда тут встретимся завтра, я направился медленно к дому. По дороге у первого лотка с фруктами задержался, выбрал и купил килограмм апельсинов.

Я шел домой, прижимая к животу целлофан с апельсинами и тощую брошюрку ксерокопийную, которую всучил мне - "это обязательно!" - Подкуйко: "Лао-цзы. Изречения, избранные Львом Николаевичем Толстым".

Лифт не работал; наверное, опять чинили. Я шел, шел и шел вверх по лестнице. Ее площадка. Но почему-то дверь в квартиру была не прихлопнута. Я взялся за ручку, толкнул осторожно, вошел в коридорчик. В кухне на полу, прислоненная спиной к холодильнику, как кукла, - Таня, лицо у нее было мертвое.

И прыгнули, покатились вперед апельсины из целлофана, я кинулся, я нагнулся к ней, потом к окну, распахнул. Запах! Потом нос, рот зажав ладонью, рванул к плите. Закрыл газ, опять к Тане, ее голова, неживая, качалась вперед, назад, я тряс ее за плечи. Зачем?! Почему я сразу не позвонил в "Скорую", почему не позвал?..

Это почти как во сне. То в одном ты, то вообще совсем уже в другом месте, и перед тобою все другое... Кухня, комната. Что я делал?.. Таня... Водой в лицо - из чего, не знаю. Еще, еще. Может, ее рвало до этого. Как растирал, зачем тащил...

Наконец я понял, что чищу апельсин. Но к чему... Я стал разлипать его на дольки. Пальцы у меня уже были липкими, желтыми.

– Съешь, - сказал я.
– А?..

Она не отвечала, полулежала неподвижно в кресле, куда втащил, в комнате.

– Слушай, - позвал я, - съешь, а...

– Что...
– показалось, расслышал это.
– Я... Не нужно жить.

– Ну неужто ты, - я нагнулся, - разве ты полюбила его?

– Его?..
– Она пошевельнулась.
– Нет, не знаю. Девочка. Маленькая, черненькая. Девочка...