Кащей и Ягда, или небесные яблоки
Шрифт:
«Люди… и особенно дети, да? Они могут становиться другими! Лучшими, сильными!.. Да?!» — от волнения мальчик вскочил.
«Жить и небесное делать земным, понимаешь? Пусть на короткий миг. А все-таки это чудо! И оно непосильно богам».
Кащей не был уверен, что понял услышанное. Что такое небесное? Облако? Вот устанет оно, приляжет на землю и станет земною росой. Нет, Симаргл говорил не об этом. Он о том говорил, что может сам человек. Человек — даже бог не может. Но что?
«Не спеши! — улыбнулся
А Кащей от смущения, оттого, что он весь был для юного бога прозрачен — как бывают прозрачны только мальки! — снова улегся на облако. Из зеленых, багряных и желтых деревьев вытекала река, мускулистая, быстрая. На своем узком хребте она несла небольшую лодчонку. И, увидев ее, Кащей почему-то разволновался, спросил:
«А боги… Симаргл! Они, ну… влюбляются — как люди или как дети?»
«Да… Но люди и дети о любви знаю больше богов. Много больше! Потому я и дал тебе этот меч… Меч-разящий-во-имя-любви!».
«Это правда? — мальчик был изумлен. — Это и есть его имя? — и увидев вдруг Ягду так близко перед собой, как если бы она была рядом, на облаке, жалобно попросил: — Симаргл! А сейчас не смотри в мои мысли!»
«Хорошо!» — улыбнулся Симаргл. Он прошелся по облаку. Взбил его там, взбил здесь. Оглядел, остался доволен.
А Кащей вдруг увидел: пустая лодчонка попала в водоворот, закружилась в нем и исчезла, точно в змеиной пасти.
3
— Мамушка, накрой! — во сне бормотала Ягда, ежилась, нащупывала рукой покрывало… И вдруг проснулась, и всё поняла: она спала в дупле дуба. Был уже яркий день. Но одежда на ней до сих пор не просохла.
С черной ветки на Ягду смотрела белка. В лапе у нее был орех.
— Дай мне, — попросила девочка. — Я есть хочу! Очень! — и протянула руку.
Но белка повернулась к ней пышным хвостом, тряхнула им и убежала.
«Медведя с волком тем более ни о чем не попросишь», — подумала Ягда и с тоской поняла, кто на всем белом свете на зов ее, может быть, и отзовется.
— Хворости-напасти! — и высунулась из дупла. — Заберите меня поскорей! — и увидела: на земле, в прошлогодней бурой листве, лежит оброненный белкой орех.
4
Чем суше, чем ниже делались внизу травы, тем сильнее сжималось у мальчика сердце. Облако двигалось над землею так низко, что даже сусликов можно было в траве различить. Они стояли на холмиках и тянули мордочки вверх. Неужели они тоже могли видеть Кащея? А потом внизу заклубилось овечье стадо — будто облако отразилось в реке. А потом зароился табун темно-серых коней. И сердце Кащея сжалось еще сильнее.
— Мой шатер! — вдруг выкрикнул мальчик голосом и губами. И осекся.
Среди дюжины островерхих
— Моя мать! — снова крикнул Кащей. С другой стороны шатра его мать, взяв за руки младших братьев, кружили их над землей. — Отпусти меня! Я хочу слышать их смех!
«Они уверены в том, что ты мертв, — в голосе юного бога не было сожаления. — Они уверены в том, что ты уже не станешь другим!»
— Отпусти меня! — гневно сказал Кащей.
«Для того мы и здесь, — согласился Симаргл и не сразу добавил: — Чтобы ты всё решил сам!»
— Я решил! — закричал Кащей и приблизился к краю облака.
Но когда его мать, кружившая младших братьев, со смехом запрокинула к небу лицо — он в испуге отпрянул. Помолчал, обернулся к Симарглу:
«Хорошо, что я видел их, — и опять помолчал. — А теперь я хочу стать другим… Я хочу попробовать стать другим. Лучшим, да? Ты мне в этом поможешь?»
Вниз Кащей уже не смотрел.
5
Такого чужого, такого непроходимого леса Ягда в жизни своей не встречала. Ели нарочно, только чтобы ее не пустить, широко топырили лапы. Но девочка упрямо их раздвигала, поднимала их шишки, вылущивала орешки. А поваленные деревья она жалела, их точно так же, как и ее, вырвало из родной земли с корнем. И когда Ягда через эти деревья перелезала или когда проползала под их корявыми животами, она гладила их пожухлый лишайник или мягкий, прохладный мох.
К мухоморам руки тянулись сами. Но девочка говорила себе:
— Не ешь, Ягда! Это — лихова сыпь. И это не ешь! Это же бледная немочь.
Бледной немочью в Селище называли поганки. Но однажды ей повезло встретить орешник. И еще — холодный, вкусный родник. И еще на узкой тропе — вепря.
— Пращур, не тронь меня! — и едва успела отпрыгнуть.
И вепрь пробежал и не тронул ее. Ей опять повезло. Потом идти стало легче, начались папоротники. И хотя они были с размером с Ягду, а иные и много выше ее, девочке нравилось словно бы плыть в этом тихом, зеленом мареве.
И потом этом в мареве кто-то громко чихнул. Ягда испуганно остановилась. А потом кто-то тоненько фыркнул. И девочка догадалась:
— Фефила?! — и замерла. — Фефила! Я здесь!
Но папоротники, будто инеевые узоры, застыли в безмолвии.
— Я здесь, — и чтобы голос ее был слышней, девочка подняла его к небу: — Возле кривой сосны!
С нижней ветки сосны на Ягду смотрела Фефила. В ее ясных рыжих глазах сверкала решимость. Даже ее спокойные длинные ушки стояли теперь торчком. Ну что ж, раз зверек всё решил за нее, устало подумала девочка, остается лишь двинуться следом.