Кащей и Ягда, или небесные яблоки

Вишневецкая Марина Артуровна

Между папоротниками Фефила катилась легким пушистым клубком. А по бурелому прыгала точно белка. Лес опять стал мрачней. И Ягде было все труднее за ней поспевать. Опять приходилось пролезать под поваленными деревьями и пугаться их корневищ, похожих на косматых, вставших на задние лапы медведей. В быстро сгущавшихся сумерках даже лесные поляны бросали Ягде под ноги то ежа, то корягу, похожую на змею. А ноги у девочки уже заплетались. И когда вдали она различила: «Ягода! Ягода!» — буркнула из одной лишь привычки:

— Меня зовут Ягда! — и закричала в ответ: — Я здесь!

Люди с факелами и маленькая девочка без ничего, без сил, без надежды, устремились навстречу друг другу. А потом земля куда-то ушла из-под ног, ветки больно полоснули

лицо. Девочка закричала… И свалилась на дно охотничьей ямы-ловушки.

— Доченька! — задыхаясь, звал Родовит.

А над ямой уже мелькали смутные, неразличимые лица.

— Родная! — князь упал на колени. — Ты меня видишь?

И тут же лицо Родовита с двух сторон осветили факелы.

— Вижу, — хмуро сказала Ягда.

— Хватайся! — крикнули голоса, и связанная из чьих-то рубах веревка заколыхалась перед самым ее лицом.

Ягда не шевельнулась.

— Твой брат согласился отложить вашу свадьбу! — с волнением вымолвил Родовит.

— На сколько?! — строго спросила Ягда.

— На целых семь лет!

«Семь лет, — подумала Ягда. — Меня уже здесь через семь лет не будет! Меня Кащей украдет!» — вздохнула, подпрыгнула и покрепче вцепилась в веревку.

Прошли семь лет

1

Как это много — целых семь лет — ощутили не только люди. Впервые это почувствовали и их боги. Изменился порядок жизни, а вместе с ним и порядок слов. «Боги и их люди», — прежде в Селище так говорили. А теперь от Жара, от Зайца, от Кореня, а еще от тех, кто следом за ними родился и за эти годы подрос, можно было услышать: «Люди и их боги». Или еще более невероятное: «Родовит и его боги… Родовит и эти его боги!»

— Они требуют от вас слишком много усилий, молитв, жертв — эти боги! — объяснял людям Жар. — А Велес ждет от вас одного. Так поднатужимся! А уж он за это — сторицей!..

Выходило, по словам Жара, так, что Велес ждал от людей пустяка — семи лет их жизни, только семи, — Жар все рассчитал. За эти семь лет люди были должны вытесать идола Велеса — из камня, который Жар выбрал сам. Это был один из самых больших камней, нагромождение которых люди звали Перуновыми столбами. В пять человеческих ростов был этот валун. И чтобы сдвинуть его и дотащить до берега Сныпяти — место для идола Жар определил на низком, левом, заливном берегу — людям пришлось научиться плести уже не веревки, а верви, толщиной с две руки, и верви эти смолою деревьев скреплять. Людям пришлось догадаться, а случилось это только на третий год, что волоком камень этот далеко не утащишь, что бревна нужны — огромные, гладкие бревна, а камень надо устроить поверх… Однако и эта затея, забравшая столько сил — и столько рук от посевов, от грядок, от охоты, от ловли рыбы! — едва не закончилась гладомором, а камень так и оставила посреди степи. И тогда смешливый и конопатый Утя придумал, что делать эту работу надо зимой: снег на всем долгом пути убрать, на кострах растопить, дорогу залить водой, получившийся лед скребками и новой водою сровнять — так сровнять, чтобы сверкал степняцкою саблей, и уж тогда поднатужиться, вервями себя обмотать, крикнуть: «И ух, вон дух!» — да и катить валун себе в удовольствие. А еще Утя придумал, что можно коней и быков запрячь, вот только ноги бы им в железо обуть, чтобы по льду не скользили. Но сколько о том ни размышлял кузнец Сила, как можно копыто в железо одеть, так ничего придумать не смог. И людям самим на себе пришлось камень по льду волочь. Как людям шипы из железа к ногам приделать, это Сила быстро сообразил. А только ведь и на льду работа эта в удовольствие не была. От мороза дыхания не хватало, от жизни впроголодь — сил. Но нерадивых Жар огненным языком погонял, радивым молочные реки сулил, которые пока еще под землею текут вместе со своими кисельными берегами, — Жар, когда спускался под землю, их видел! — а вот отпустит Велес реки эти из-под земли, и новая жизнь

у людей начнется. А то, что глаза свои зеленовато-болотные Жар при этом к носу косил, радивые тем объясняли, что устает он больше других и от усталости взгляда уже не держит. Нерадивые же все чаще на Родовита смотрели, волю богов услышать надеялись — привыкли люди, что боги с ними его, Родовита, голосом говорят, — утешения ждали, упрека, проклятия, кровавому поту своему оправдания, — что угодно услышать готовы были! А только князь их в землю смотрел. Засохшим стручком изогнулся за эти годы их князь.

И тому уже рад-радешенек был Родовит, что Жар про свадьбу с сестрою молчит. Что посоха княжеского не касается. А уж за то, что идолов Перуна и Мокоши языком своим огненным не поджег, — за это князь и в ноги готов ему был поклониться. На две головы теперь возвышался Жар над любым из самых крепких мужчин. Что ему было всё по-своему сделать? А он нет, он разрешал Родовиту и жертвы богам приносить, и в дуб Перунов входить, вопросы богам задавать. Он только всем остальным запретил быть при этом. Сказал: и того довольно, что за вас Родовит надрывается, а вы делом, вы идолом Велеса занимайтесь.

В последние два года, когда валун уже до Сныпяти доволокли, половина мужчин каменотесами сделалась — камень бессмысленный стали в идола превращать. Как пашню грачи, тесно его обсели, и ну стараться. Иногда выходил Родовит на высокий берег реки, на их старания посмотреть. И люди тогда, как один, головы выворачивали — тоже на князя глядели. Ждали, многие еще очень ждали, что он посохом по земле громыхнет и криком, как молнией, воздух насытит: «Разрази всех Перун!» Но ждали напрасно. Вот уже в ноги себе смотрел Родовит. А вот и прочь с высокого берега шел.

2

И еще один до сих пор не решенный вопрос: чем жили боги, что их вечность питало? Разве не золотистые яблоки с дерева жизни? Разве не дух жертвенных приношений, который им Родовит теперь реже, теперь в одиночестве, а все-таки возносил? Не могли же зависеть боги от порядка человеческих слов! Или все же могли и жили именно этим порядком? Мы не знаем на этот вопрос ответа. Но нам достоверно известно: еще перед тем, как идолы Перуна и Мокоши были Жаром дотла сожжены, оба бога ощутили недомогание. Это было невероятно. Это было впервые в их жизни. Мокошь склонилась над следом копытца оленя, но дождаться, когда след заполнит вода, не смогла. Звон глиняных колокольчиков показался ей звоном в ушах. Голова закружилась. Богиня с волнением опустилась в траву. Вновь склонилась над следом, а перед глазами плыл у нее туман. Получалось, что будущее, — в которое ей сейчас заглянуть было необходимо, — так и будет сокрытым. Родовит устал уже ждать от богини ответа, как ему быть, если Жар снова заговорит о свадьбе с Ягдой, сестрой.

А Мокошь ответа на этот вопрос дать никак не могла. Мокошь чуяла: что-то важное, не для людишечек только — это бы пусть! — для богов что-то необычайное, судьбоносное в свадьбе этой таится. И не знала, связывать или не связывать две их нити. Часто в будущее глядела — пока еще могла заглянуть. Но одно выплывало в копытце: вот пришла ей охота смерчем взлететь, а у нее ничего не выходит!

И в это же самое время Перун, бивший молотом по остриям своих молний, ощутил укол в месте, которое у людей называется сердцем. Это был сильнейший укол. Выронил Перун молот, ухватился за наковальню. И хотя вскоре боль отпустила, удивление ею осталось.

Они встретились возле дерева жизни. Они оба к нему, не сговариваясь, с разных сторон небесного сада пришли. Сели рядышком, прислонились к стволу. Золотистые яблоки сами падали в их подставленные ладони. Они ели их жадно, как дети едят, залезшие в чужой сад. А потом богиня сказала:

— О мой громовержец! А не созвать ли нам богов на совет? Симаргла. Дажьбога. И Стрибога, его тоже.

— Отец слишком стар! — хмуро сказал Перун.

— Вот и Жар на земле говорит сейчас ровно то же — про Родовита.