Кащей и Ягда, или небесные яблоки

Вишневецкая Марина Артуровна

А умный зверек не без ужаса сунул в воду передние лапы и стал суетливо грести, чтобы дерево к берегу поскорей развернуть.

Свадьба Жара и Ягды

1

Вот и еще один, только на первый взгляд, разрешимый вопрос: всякий ли праздник для человека — праздник? Неужели и свадьба брата с сестрой? Неужели и расставание Родовита с княжеским посохом? Неужели и молнии в эту ночь, и сгоревший Удалов дом, и сам грохот Перуновой колесницы,

еще у всех стоявший в ушах, чувство праздника не истребили, не притупили хотя бы?

Если на Селище птицей воробьем посмотреть, — в этот двор залететь, над тем пронестись, — праздник, большой, небывалый, в Селище затевался. Возле столов, сбитых на берегу, в огромных чанах еда варилась. А только и детвора зря тут толклась, напрасно запахами себя распаляла. Большой деревянной ложкой от чанов их Мамушка отгоняла. Воробью уж точно нечего было ждать. Дальше можно было лететь. А дальше, у самой воды, люди делали плот, молотками стучали, цветами его украшали — не было здесь еды. Дальше? Дальше был княжеский двор. Хорошо его знал воробей. Тут уж всегда можно было чем-нибудь поживиться. Но только не в праздник да еще такой большой, как сейчас.

Сейчас посреди двора Жар стоял, в три огромных корзины домашних божков укладывал. А люди несли ему их еще и еще. Потому что Заяц и Утка на рассвете опять все дома обежали, сказали: кто домашних божков не сдаст, не будет тому на празднике места, и в дружине молодого князя не будет, и в сердце молодого князя не будет. А кто половину домашних божков приносил — с надеждой: может, Жар и не заметит, — тем молодой князь снова велел за ними идти. «Всех, всех, — говорил, — мне в подарок на свадьбу несите!»

А птица воробей уже дальше летела. Увидела: Ягда из леса большую корзину несет, еловыми лапами всю накрытую. Потом увидела: Заяц с Уткой возле плетня сидят. Оба в рубахах нарядных. Заяц в свирельку изо всей силы дует. А следом тягуче поет:

— Пусть Велес вам пошлет много детей!

А Утка ему:

— Нет… Не те слова!

Как раз перед ними лепешка коровья лежала. Расхрабрилась птица, хоть лепешкой присела себя прикормить. А Заяц опять завыл:

— Пусть князь и княгиня, как брат и сестра!

А Утка на это:

— Они брат с сестрою и есть! Нет, Заяц, не летят к тебе те слова. Не нравишься, видно, ты им!

Вспыхнул Заяц, свирельку от себя отшвырнул и прямо ею в воробья угодил. Хорошо еще не до смерти зашиб. Взлетела голодная птица, а одно крыло толково расправить не может. Так неровно и полетела — поскорее прочь от праздника этого.

Мимо Зайца и Утки Ягда с большой корзиной прошла. Оглянулась, вздохнула:

— Вы Фефилы не видели?

И когда они головой покачали, дальше корзину поволокла. И Утке тогда еще грустней сделалось. Выхватил он из лепехи свирель, об колено ее сломал:

— И нечего песни тут петь! Дурным голосом! Вон воробей от них и тот заболел! — И руки в коровьем помете о рубаху нарядную вытер.

Всё теперь, не в чем было ему на свадьбу идти. Вот и пошел Утка, сам не зная куда.

2

Когда

Жар увидел через окно большую корзину, он решил: это Ягда улиток ему в лесу собрала. И Ягдин голос про то же звонко сказал:

— Улитки, черви, личинки… Всё, что он любит. Уж вы постарайтесь!

Жар высунулся в окно, и Ягда ему улыбнулась. И Лада, корзину беря, сказала с широкой улыбкой:

— Уж мы постараемся! — и на задний двор корзину поволокла.

Жар был тронут. Все складывалось куда лучше, чем он ожидал. Только одна у Жара осталась забота: уговорить Родовита торжественно, при всех людях, на берегу, передать ему княжеский посох. Но Родовит впился в посох, как клещ. Три дня и три ночи кряду — с тех пор, как сгорели на капище идолы, — Родовит сидел дома, в темном углу. Есть не ел, спать не спал. Но за посох держался крепко.

И снова, оконный ставень прикрыв, Жар склонился над князем:

— Благословляю! Неужели это трудно сказать? Именем Велеса! Всего три слова. Велеса! Именем! Благословляю! А посох я сам у тебя заберу.

Родовит заскрипел зубами. Или это руки его еще крепче в посох впились?

— Велес бог сильных и дерзких! — выкрикнул Жар и полумрак трескучими искрами осветил.

— А Перун — он всем бог… Слабым тоже, — вдруг просипел Родовит.

— Послушным он бог! И жалким — как ты!

На это смог Родовит только лишь прохрипеть:

— Про… про… прок…. Про… кли… наю!

Это слово отобрало у него последние силы. Глаза у князя закрылись, онемевшие пальцы разжались. Жар выхватил из них посох. Осклабился:

— Ладно, отец. Ты пока отдыхай! — и снова ставень открыл.

Через княжеский двор катился рыжий клубок. Похоже, это была Фефила. И хоть зверушку эту, ни на что не похожую, Жар едва выносил, но Ягду она забавляла… Вот и сейчас Ягда неслась за ней со всех ног — красивая, легкая, быстрая, нарядная, как никогда, — его сестра и невеста. И растроганный ее счастьем, именно перед свадьбой так ярко, так искренне в ней полыхнувшим, Жар стоял, опирался на княжеский посох и с волнением смотрел Ягде вслед.

3

Священные камни со всех сторон заросли высокой травой. И чтобы найти изображение Симаргла, сначала Кащею пришлось раздвинуть ее там и тут, потом начать вырывать… Да что же случилось здесь с ними со всеми за эти семь лет? И с Ягдой? Неужели и с ней что-то тоже случилось? Прикоснувшись ладонью к Симарглу, — такому ненастоящему, застывшему, прирученному, а все-таки и из камня лучившему свет, — Кащей попросил его: дай мне принять ее всякой, любой, вот такой, какая придет… и даже — забывшей тебя! Он еще постоял на коленях, а когда поднялся, дорога уже пылила. По дороге бежала высокая, незнакомая, ладная девочка. Девушка… Ягда бежала к нему по дороге! Ржаная коса распустилась и волосы, как в рассказах Симаргла про Мокошь, клубились возле лица. И одежды — Кащею хотелось так думать! — от счастья тоже меняли цвет. Никогда он не видел Ягду в таком неистовом голубом.