Кастелян
Шрифт:
— Фу! — Гермиона осмотрела землю под чурбаком внимательнее. — Ну ладно, кто-то пил кровь, в балахоне. И?
— И… и тут он нас заметил. Зашипел, вытянул руку и попёр на нас.
— Попёр? Может, полетел?
— Не надо мистики и намёков на дементоров. Описываем предположительно человека в балахоне с капюшоном — обычного роста, шагающего ногами. Лицо скрыто тенью, только серебряная кровь на балахон капает.
— Ага. Ладно, он на нас прёт, а что же мы?
— И мы… О, точно! Тут из зарослей выскочил кентавр и саданул его копытами в бочину. И этот… гемофилик упал, вскочил и побежал.
— А кентавр
— Нет, мы не сможем достоверно воспроизвести ту пургу, что они обычно выдают в незащищённые уши. Кентавр, не гася инерцию, погнался за ним в лес. Мы вообще его едва рассмотрели. Цвет волос, пол, масть, оружие — мы не помним. Сильно испугались и ничего не запомнили. Напирай на испуг, на него всё можно списать.
— Годится. Кстати, а когда мы искры пускать будем?
— Не знаю. Если честно, мне было интересно увидеть, кто и в каком виде сюда придёт, но завтра рабочий день, а сон нам всё ещё необходим. Хотя, формально, мы завтра отсыпаемся после несостоявшейся астрономии.
— Погоди. Что значит «в каком виде»?
Я вздохнул.
— Рассмотрим два варианта. Первый. Ты честно отправляешь ребёнка в безопасное место прогуляться по следам. Он куда-то пропадает. Твои действия? Поднять тревогу, пойти следом, начать искать, звать и грозить всеми карами за игру в прятки. Так?
— Ну…
— Второе. Ты отправляешь кого-то на заведомо… плохой маршрут. Если он шлёт зелёные искры — можно с опаской идти и принимать работу. Если красные… не спешить на помощь, на всякий случай. А вот если ученик пропадает с концами… — я помолчал и закончил тихо: — ты ждёшь утра и забираешь то, что осталось. Ночью это делать опасно.
— Ты… думаешь, нас совсем списали?
— Это был бы совсем плохой вариант. Я просто хочу посмотреть, насколько хватит терпения у ждущего нас Хагрида. И… насколько настороженные, насколько защищённые сюда придут… те, кто придёт.
— Думаю, это уже чересчур. Нас…
— Тихо!
Послышался копытный перестук. К нам приближалось что-то лошадиное в количестве более четырёх ног. Шагом.
На дорожку вышли два кентавра. Рыжей и чёрной масти. Или гнедой и вороной? Или брюнет и шатен?
Кони-переростки остановились метрах в пяти от нас, обдав лёгким запахом конского пота. Мельком оглядев сидящих на земле детей, они повернулись друг к другу и синхронно уставились на небо. Пауза затягивалась.
— Марс сегодня особенно ярок, — сказал рыжий. Гнедой задумчиво покивал головой. Компания опять надолго замолчала.
— Лес скрывает множество тайн, — наконец, ответил брюнет. — А уж если Марс такой яркий…
Нда. И во всём лесу не нашлось места для неспешной беседы двух философов… Впрочем, в эту игру можно поиграть вдвоём.
— Гермиона, — сказал я негромко, прекрасно осознавая, что копытные уверенно меня слышат. — Когда было последнее *соединение* Марса, ты не помнишь? (10)
— Этой зимой, — без запинки ответила Гермиона. — В декабре-январе.
— То есть, прошло всего четыре месяца, — вздохнул я. Промежуток между соединением и противостоянием Марса — примерно год. — Да, Марс особенно ярок.
— Это шутка такая, что ли? — с подозрением уточнила Грэйнджер. — Он сейчас *под* горизонтом, градусов
10
Термин «противостояние» знают многие: положение максимального сближения планет, движущихся по своим орбитам. При противостоянии Марс и вправду особенно ярок. Виден в середине ночи, высоко над горизонтом.
В противовес этому, «соединение» — положение максимального отдаления. Марс, образно говоря, улетает на другой край Солнечной системы и «прячется» за Солнце. Мало того, что он самый тусклый и далёкий в это время, так его ещё и увидеть почти невозможно: он появляется у горизонта вместе с Солнцем, и заря делает его наблюдения затруднительными. В любом случае, видно его будет ближе к утру, а не около полуночи, на отработке.
— О! — воодушевился я. — То есть, мы даже могли бы его увидеть, не будь тут этой дурацкой тверди?
Я поднял голову вверх. Высоко в небе горела яркая планета.
— Юпитер сегодня особенно ярок, правда, Гермиона?
Оба звездочёта давно прекратили профессиональную беседу и мрачно пялились на нас.
— Как полагаешь, что предвещает нашему миру выход на сцену блистательного короля планет?
— Вы нарушили границу территории Табуна! — рыкнул рыжий.
— Межевой камень — в десяти метрах за вами, уважаемый, — сказал я, не отрывая глаз от Юпитера. — Жаль, моя любимая Вега пока не в фаворе. Деревья эти ещё вокруг…
— Вы подошли слишком близко к границе! Полоса в сотню…
— Уважаемый, — я опустил взгляд. — Граница пролегает по межевому камню. Не в сотне метров, не в сотне миллиметров, а строго по камню. Иначе сегодня это сотня метров, завтра — две, а потом нам придётся передвигать Хогвартс, потому что он стоит слишком близко к вашим границам.
— Вы нервируете стражей!
— На своей земле я могу делать, что хочу. Хоть задницу показывать. Иначе, как я уже сказал, завтра ваших стражей начнёт нервировать Хогвартс.
— Там, — вступил в беседу «брюнет». — Мёртвый единорог. Это вы его убили!
— Над трупом вьются мухи. Вы правда думаете, что мы ждали здесь ваших обвинений больше суток?
— Гарольд, — вдруг вскинулась Гермиона. — Это же они — те, кто пришёл за нами! Ну, то есть…
— Не думаю, — вздохнул я. — Это просто сильные воины, которым не хватает духа предъявлять обвинения реальному убийце их единорогов.
— Ах ты, наглый жеребёнок! Ронан, нам стоит задержать их и…
— Довольно, Бэйн! — из зарослей вышел третий единорог — молодой блондин серой с яблоками масти. — Вы разве не поняли? Это — сын Поттеров. Он не может быть убийцей!
— Я бы закатал эти слова в рамочку, — вздохнул я. — И прибил на стене в Большом зале.
— Детям людей не место в ночном лесу, — обратился ко мне молодой кентавр. — А тебе — особенно. Чем раньше вы покинете это место, тем лучше!
— Флоренц, прекрати! — взрыхлил копытом землю рыжий. — Мы поклялись не препятствовать тому, что должно случиться по воле небес. Разве танец планет не показал нам, что произойдёт в ближайшее время?
— Ты что, Ронан, не видишь этого единорога? — яростно крикнул Флоренц. — Ты не понимаешь, почему его убили? Звёзды открывают это предельно ясно, разве не так?