Касьянов год (Ландыши)
Шрифт:
Все снова выпили. — Ты достал? — спросил Костя у Игоря.
— Достал и привез. Вот, возьми. — Игорь отдал товарищу завернутый в белую бумагу сверток. Развернув его, Костя вынул книгу в твердом коричневом переплете с тисненым на обложке золотым крестом. — Новый Завет. Очень хорошо, что издан Московской патриархией. Потому что Евангелия, напечатанные за границей, иногда забирают на обысках.
— Ты знаешь, — сказал он Игорю, — отец Софьи Андревны был священником. В каком-то городке под Курском. Его арестовали, и он канул в нетях в тридцать седьмом. Вот Ната и предложила подарить ей в день рождения Евангелие.
— Давай надпишем наш подарок, — предложила Ната. Костя раскрыл книгу, вынул авторучку и ненадолго задумался:
«Софье Андреевне, нашей земной Заступнице, с Верой, Надеждой и Любовью.
Да хранит Вас Бог!» Он подписался и передал книгу Наташе. — Можно и мне? — попросил Игорь. Через минуту вся титульная страница была вдоль и поперек исписана именами собравшихся. Софья Андреевна была тронута подарком почти до слез. — Спасибо, — сказала она. — Я желаю, чтобы никакие обстоятельства не помешали никому из вас снова придти сюда через год! Выпьем за это!
Снова раздался звон рюмок. Поднявшись из-за стола, Юлик сказал: — Я начну мой маленький концерт с песни, посвященной нашей дорогой Софье Андреевне!
— «Адвокатский вальс», «Адвокатский вальс», — послышалось с разных сторон. Настроив гитару, Юлик негромко начал:
«Конечно, усилия тщетны, И им не вдолбить ничего…»,— Да, Софья Андревна говорила: доказывать что-то в политических процессах практически бесполезно, приговор предопределен, и судьи попросту не слушают адвоката. А ведь все равно она и выступала, и доказывала! — думал Костя. Сам он был впервые на концерте Кима, но чувствовал, что песня хорошо знакома почти всем присутствующим. — Юлик очень выразителен, — шепнул он Нате. — Посмотри, какая у него живая мимика!
А артист уже распелся вовсю, и заключительные куплеты были слышны, должно быть, лаже в дальних комнатах коммуналки:
«Ведь правда моя очевидна, Ведь белые нитки видать, Ведь людям должно же быть стыдно Столь ясных вещей не понять! Ой, правое русское слово, Луч света в кромешной ночи! И все будет вечно хреново… И все же ты вечно звучи!»— Браво, Юлик! Браво! А теперь — «Мороз трещит как пулемет…» «19 октября!» «Ходят кони…» «Фраера!» — неслось со всех сторон, и певец неутомимо исполнял все новые заказы. И собравшимся понемногу стало казаться, что обступающие их со всех сторон угрозы не так страшны. Да и как бояться того, над чем можно так звонко и заразительно смеяться?! «Дайте срок, и все переменится…», — пел Юлик, — и даже заключительные слова песни: «дали срок», казались не горестным предсказанием, а веселой, искрометной концовкой.
За пением и музыкой не сразу увидели еще двух раздевавшихся в коридорчике гостей. — Здравствуйте, Люся! Здравствуйте, Андрей Дмитриевич! — первой заметила их Софья Андреевна. Обняв и расцеловав обоих, она указала им место рядом с собой. — А ваши розы просто
Костя никогда прежде не видал Сахарова, и смотрел на академика во все глаза. Нет, он не считал, что знаменитый ученый должен выглядеть сверхчеловеком. Но хоть что-то в нем могло быть особенным? Приятное, интеллигентное лицо без тени величественности. Выпуклое безволосое темя, — не таких ли в Америке называют «яйцеголовыми»? Рост чуть выше среднего. Приятный, чуть грассирующий голос.
— У меня плохие новости, — сказал он после первых приветствий. — Мне звонила из Владимира жена Николая, он вчера арестован. Я уже продиктовал по телефону свое заявление иностранным корреспондентам.
— А Роза не вернулась домой после допроса, — добавила Люся. — Наверно, ее тоже забрали.
В гостиной наступила тишина. — Теперь понятно, — сказала Софья Андреевна. — И Николай, и Роза обязательно приезжали ко мне в этот день. Я беспокоилась, почему никто из них даже не позвонил. Завтра с утра я подготовлю документ от нашей группы.
— А обсудить его можно у нас, на улице Чкалова, — предложила Люся. — Вы сможете добраться до нас?
— Сумею. Вызову по телефону такси.
За окнами светили фонари, и падал снег. Костя всматривался в лица расходившихся гостей. Да, удар, нанесенный по группе, был жестоким и болезненным, но никто не выглядел подавленно. В памяти всплыла строчка Окуджавы, — «возьмемся за руки, друзья!», — только как дотянуться до запертых за решеткой друзей? И чем им теперь можно помочь? Поймав такси и посадив в машину Андрея Дмитриевича и Люсю, Костя вернулся за Натой.
— Как нам быть дальше? — обратился он к хозяйке.
— Будем делать, что можем. Андрей Дмитриевич уже выступил в защиту Николая. Наша группа тоже заявит очередной протест. Но все равно они никого не выпустят, — ответила Софья Андревна. — Видите, как отчаянно власти боятся нашего правдивого слова? Николая арестовали за его стихи, за призыв властей к диалогу, да за его выступление в защиту Великановой. Ее взяли за «Хронику». До сих пор не могу опомниться от ареста нашей дорогой Танечки. Вы, должно быть, слышали это имя?
— Да, Ната мне рассказывала.
— Уже месяц как она в Лефортово. Теперь арестовали Розу. Дважды был обыск у Вали, ей тоже угрожают арестом. Приходили с обыском к Шуре. Таскают на допросы и Вашу Нату.
— Как такое назвать? — задумалась Софья Андреевна. И подытожила: — Получается, КГБ пошел по бабам.
— Теперь, когда мы, наконец, подали заявление на регистрацию, я хочу представить тебя моей маме, — сказала Ната. — Правда, вы с ней раза два виделись, но только мельком. Приезжай к нам послезавтра. Надень хорошую рубашку. Да не забудь принести цветы.
— Сам бы я ни за что не догадался. Прихвачу еще бутылочку вина. А курить у вас можно?
— Только на балконе.
…На улице шел пушистый снег. Мохнатыми хлопьями он садился Косте на шапку, на пальто, на завернутые в прозрачный целлофан цветы и картонную коробочку с тортом. — Итак, через полтора месяца мы станем официально мужем и женой, — думал он. — В свидетели на регистрацию надо будет позвать Игоря с супругой, а Ната может пригласить Валечку и Ваню. А свадьбу отпразднуем у меня дома, в самом узком кругу.