Ката - дочь конунга
Шрифт:
Девочка хихикнула. Похоже, неприятности брата мало ее волновали.
— Один Девятко у нас умен будет, — внезапно, сменив тон, заворковала она, глядя в лубяную колыбель, — вот кто отцово наследование примет.
— А почему ты думаешь, что он не такой как брат вырастет? — Маша удивленно взглянула на девочку.
Та помолчала, потом погладила мальчика по светлому лобику.
— В том году урожай был очень велик, сами не справлялись, работников наняли. Один был очень хорош, работящий, красивый…
Дальше можно было не договаривать, Маша и так все поняла.
Ворота
— Невестка, да дочка, — услышала Маша голос Адели и передернулась. Уже в невестки записали.
Наконец поехали. Маша пододвинулась к краю, отогнула уголок полога и присмотрелась. Что-то изменилось вокруг. Вроде то же самое, но что-то не то, она это чувствовала. Потом догадалась — слишком много вооруженных людей на улицах. В первый ее приход она видела только горожан разных сословий, а сейчас кругом военные, пешие и на конях. Это было странно.
По городу ехали долго. Маша надеялась увидеть знакомые очертания, но, ничего знакомого на глаза не попадалось. Наконец, повозка остановилась. Аделя с мужем с кем-то разговаривали, потом хозяйка заглянула в повозку.
— Ну что сидите? Приехали, вылезайте!
Маша первая выбралась наружу. Нога болела ужасно и пульсировала, ей это совсем не нравилось. Дарёнка подала Маше ребенка и спрыгнула с высокого края повозки.
Они стояли на каком-то дворе. Вокруг суетилось много народу, кричали, переговаривались, совершенно не обращая внимания на приехавших. Маша растерянно оглядывалась, пытаясь понять, где находится. Здесь было грязно — разбитый множеством колес двор походил на одну большую пашню. Мужики ходили в сапогах, женщины, брезгливо приподнимая подолы, в кожаных поршнях, люди победнее — в лаптях. Маша перебирала босыми ногами, чувствуя, как мягкая грязь просачивается между пальцами.
Хозяева повозки вернулись. Михал вместе с сыном взяли под уздцы лошадей и повели их вокруг двора к конюшням.
— Идемте, — махнула Аделя, и дочь пошла за матерью. А за ней и Маша, стараясь обтереть ноги о траву.
Помещение, куда они вошли, было чуть чище, но и тут ходити все в тех же сапогах. Маша отчаялась отчистить ноги и махнула рукой. Аделя долго вела за собой, наконец они добрались до какой-то клети.
— Тут переночуем, — с улыбкой произнесла Аделя, — а завтра переберемся на Готский двор, там почище, да и черного люда поменьше. Сегодня припозднились мы, торговать уже не пойдем, поэтому ложитесь спать.
Она взяла ребенка, приложила его к груди. Кормила походя, занимаясь приготовлениями ко сну. В клети стояли две кровати, больше похожие на настилы. Дарёнка села на одну, достала гребень, начала расчесывать тонкие
— Ну, чего стоишь? — удивилась она, — иди сюда! Будем вместе спать.
Маша присела. Судя по освещенности на улице, времени было максимум часов шесть вечера. Еще даже не совсем стемнело. Похоже, хозяева кормить не собирались, да и это не главное. Ее больше всего беспокоило, что ее уже укладывают спать как родную. Хорошо, что не рядом с Мокшей.
— А там кто? — указала она на вторую кровать.
— Мамка с младенцем, — ответила Дарёнка, — отец с братом будут в телеге ночевать, добро сторожить. А мы тут.
Маша с облегчением выдохнула.
— Я не хочу спать, — сказала она вслух, — пойду прогуляюсь.
Она встала с кровати, но Аделя развернулась к ней с гневным лицом.
— Чего это удумала?! Ну-ка сядь, девонька, и не дури! Нынче в Новгороде неспокойно, девке простоволосой босой на улице двух шагов не ступить, тут же подол задерут за амбарами! Видела служивых? Вот они и ищут потеху!
Маша ощутила ком в горле, и первый раз за день чуть не расплакалась. Вся ее сущность сопротивлялась, и она запросто могла бы уйти с этого негостеприимного двора, и никто бы ее не удержал, но в словах Адели была логика. Она всхлипнула и отвернулась.
— Да не реви ты, — уже спокойнее сказала Аделя, — утро вечера мудренее. Сейчас принесу вам хлеба с медом, поедите и почивать. А завтра решим, что с тобой делать. Дарёнка, — обратилась она к дочери, — перепеленай мальца, дух от него идет. А ты, повернулась она к Маше, — покажи ногу.
При свете единственной лучины Аделя распутала повязку. Маша заглянула под руки женщины — листья подорожника будто высохли, рана была чистой, хотя и болела. Аделя достала маленькую склянку, и концом тканевого бинта смазала кожу вокруг раны. Маша зашипела — жидкость ужасно жглась.
— Это чистотел, — пояснила женщина, — внутрь раны не льют, сожжет, а снаружи мажут.
Она снова завязала рану.
— Даст бог, поправишься скоро, — улыбнулась Аделя.
После скромного ужина и кружки воды с привкусом тины, все легли. Дарёнка уснула мгновенно, очевидно, привыкла к полевым условиям. Аделя тоже задремала, похрапывая. Ребенок лежал рядом, посасывая грудь. Он был на удивление спокойный, этот маленький мальчик. Маша подумала, что в подобных условиях или заорешься до хрипа, или привыкнешь, и будешь воспринимать все спокойно, радуясь любому благу, даже такому естественному, как материнское молоко, тепло и сухость.
Размышляя об этом, Маша уснула. Проваливаясь в сон, она мечтала, чтобы ей приснился Светозар. Но ей не снилось ничего, она будто провалилась в кромешную темноту.
35
— Девки, просыпайтесь, лежебоки!
Маша со стоном открыла глаза. Было ощущение, что она совсем не спала, кажется вот только зажмурилась на секундочку, и уже ее будят, называя лежебокой. Нога нещадно болела, за ночь повязка промокла, и Маша с внутренним содроганием увидела, что вместе с кровью проступили и желтые пятна гноя.