Ката - дочь конунга
Шрифт:
Аделя суетилась, собирая немногочисленные пожитки, Дарёнка, зевая, расчесывала пальцами волосы, сплетая их в косу. Ребенок тоже не спал, он лежал, совершенно голенький на расстеленных пеленках, гулил и дрыгал ножками. Было похоже, что ему очень комфортно в этой прохладной комнате.
— На, — Аделя кинула что-то Маше, и та, наклонившись, рассмотрела стоптанные то ли туфли, то ли обрезанные сапоги, — ходи пока в этих, потом, может, и другие заработаешь.
Это прозвучало как-то совсем обыденно, Машу задело то, что за нее постоянно решают. Но она послушно натянула обувь на грязные, со вчерашнего вечера, ноги, потому что, судя по сборам, им предстояло снова куда-то идти.
Выйдя на улицу, Маша с изумлением
Они вошли в церковь. Маша осмотрелась — тут был полумрак, растворяемый горением свеч в центре церквушки. Женщины в черных одеяниях усердно клали поклоны, стоя на коленях, кто-то негромко пел заунывно в углу. Аделя упала на колени, начала истово креститься. Дарёнка расположилась рядом, но младенец в руках мешал ей, и она просто что-то шептала губами, время от времени осеняя себя крестом. Маша чувствовала себя неловко. Когда она жила в покоях Каты, местные тоже молились постоянно, но ее никак к этому не привлекали и никто не удивлялся тому, что она редко посещает молельную комнату. Сейчас же на нее поглядывали с изумлением, и наконец, она решила последовать примеру остальных, встала на колени и, вместе со всеми, начала креститься. Это она умела, спасибо Васе. Когда все закончилось, Аделя подошла к женщинам в темном, наверное монашкам, поблагодарила, согнулась перед ними в поклоне. Одна из женщин перекрестила ее и махнула — идите.
На улице стало светлее. Маша с трудом шагала в большой обуви по густой грязи, еле поспевая за Дарёнкой и ее матерью. У ворот стояла знакомая повозка, к которой была привязана кобыла Мокши. Аделя заглянула внутрь, пересчитала корзины, вынула из одной пару душистых яблок и кинула Маше и дочке.
— Ешьте, девоньки, заутрок некогда раскладывать, и так полдня потеряем, пока переберемся.
Из-за поворота вышли Михал с сыном. Мокша, завидев мать, сорвался, как маленький, подбежал, приласкался.
— Ну будя, будя, телок бестолковый, — нарочито строго, но с любовью в голосе оттолкнула его Аделя, — чай не титешный, к матери-то лезть. Иди-ка вон упряжь проверь.
Мокша послушно пошел исполнять материн наказ.
— Садитесь, девки, — велела Аделя.
Маша кое-как забралась, оберегая больную ногу, приняла ребенка, и подвинулась, пропуская внутрь девочку.
— Мы куда? — шепотом спросила она у Дарёнки.
— Так на Готский двор, — так же шепотом ответила девочка, — мы всегда там останавливаемся, когда приезжаем, там и комнатка есть, теплая и чистая, и поесть можно. Не то что в этом нищем монастыре!
Ехать, действительно было долго. Маша опять приоткрыла полог и посматривала наружу. Вчера ей казалось, что они заехали совсем уж в какой-то бедный район, где кроме домов обычных людей не было ничего. Сейчас облик улиц менялся, были видны яркие дома зажиточных горожан, а кое-где возвышались и боярские дома с широкими дворами. Здесь так же было много военных, но выглядели они вполне мирно, и, если бы не оружие, висевшее у пояса, можно было подумать, что эти мужчины просто прогуливаются.
Готский Двор, на котором семья Зайца собиралась жить, был не просто какой-то двор, а целая улица. Тут стояли хорошенькие аккуратные дома, между которыми вилась улица, выстланная деревянным горбылем. Неподалеку высилась настоящая каменная церковь.
— Вишь, что купцы готландские учинили, — почти с завистью проговорила Аделя, — уж и божницу варяжскую почти отстроили! Каменную! А наши все
— А что это? — поинтересовалась Маша.
— Н как же? — удивилась Аделя, — не знаешь? Это ж сам князь Ярослав повелел, в память о норвежском короле, Олафом который звался, построить эту божницу!
Услышав знакомое имя, Маша встрепенулась. Олаф! Отец Каты! Там, в настоящем, она читала про Олафа конунга, и все про него знала. Что погиб, в междоусобной войне, отстаивая свой престол, и что люди признали его святым.
— Я знаю про Олафа, — тихо проговорила Маша, — а, говорят, дети его тут живут…
— Да ты что?! — изумилась Аделя, — давно это было, сколько уж годков-то?… — она задумалась, — да уж поди лет двадцать как назад. Я, правда, сама не видала, но слышала, мальчонка-то, сын короля, уехал, да и сгинул вслед за отцом. А дочка-то жива! Замуж вышла, да не за абы кого, а за самого Эйлива — ладожского посадника!
Последнее Маша не слышала. Она стояла, словно громом пораженная. Сколько, Аделя сказала, лет прошло?! Двадцать?! Но как это возможно?! Ведь, когда она была тут, то время текло день в день. А теперь… Двадцать лет? Нет, нет! Это совершенно невозможно, и она что-то неправильно поняла!
— Что ты сказала? — переспросила она у женщины.
— Я говорю — брат его — воевода новгородский!
Маша тряхнула головой. Похоже, она пропустила все, что Аделя ей рассказывала.
— Заболтались мы с тобой! — захлопотала Аделя, — давай-ка, помогай!
Она начала вытаскивать из повозки вещи, совать их бессловесной Маше в руки. Та, все еще оторопевшая, принимала безропотно. Дом, в котором их поселили, был тоже что-то типа гостиницы. Здесь совсем не было дверей, входы в "апартаменты" завешивались толстыми стегаными занавесями, которые неплохо перекрывали доступ сквознякам. Две достаточно высокие кровати, стол, и лавка — это была вся мебель. Маша присела на одну из кроватей, глядя, как женщина обживается в новом жилище. Она распеленала ребенка и оставила на кровати голышом. Девятко радовался свободе и гулил, размахивая руками, свободными от тугого пеленания.
В комнатку забежала Дарёнка, держа в руках что-то, завернутое в холстину. Маша почувствовала запах еды и в животе у нее заурчало.
— Отец вот передал, — указала девочка матери на сверток, он в ряды ходил.
Аделя развернула ткань и вынула несколько вкусно пахнущих больших пирогов.
— Заботится об нас тятенька, — с улыбкой на лице произнесла женщина, — ну, ещьте, чего сидите?
Дарёнка, услышав разрешение, схватила пирог и откусила большой кусок. Маша тоже протянула руку, взяла, попробовала. Очень вкусно! Она не заметила, как доела, взглянула на стол — там лежали еще три штуки.
— Бери, — кивнула Аделя, — вечеря будет не скоро!
После второго пирога — жирного, вкусного, Маше захотелось пить.
— А где воды взять? — спросила она.
— Да вона, колодец на дворе! — кивнула головой Аделя, — сходи, коли хочешь.
Она протянула Маше берестяной туес.
Маша, прихрамывая, вышла из комнатки, опасливо оглянулась, сообразила, куда идти, и двинулась в нужном направлении. В широких сенях она столкнулась с Мокшей, который ухмыльнулся в ее сторону и протянул руку к груди. Маша возмущенно ударила его по пальцам, и выскочила наружу. До колодца было добрых сто метров. Она пошла, ковыляя, сначала переживала, что на нее, такую растрепанную и замученную, смотрят люди, потом махнула рукой, она их не знала. Маша подумала, что вот, сейчас бы можно было и уходить. Ничего ценного она в той комнате не оставила. И тут же вспомнила то, что сказала ей Аделя. Прошло двадцать лет. Ее никто не ждал тут. И самое верное, что нужно делать, это выбираться из города и нестись обратно домой. А по дороге надеяться, что время еще раз не сыграет злую шутку, и не перенесет ее на пятьдесят лет вперед. Или на сто назад.