Катарсис. Том 2
Шрифт:
— Сочувствую. По любви?
— Не знаю. Он иностранец, бизнесмен, приезжал к нам с делегацией. Теперь она живет в Швеции, имеет виллу, загородный дом с бассейном, две машины.
— Хорошо устроилась. Возможно, тебе повезло, что она вышла за него.
— Иногда я тоже так думаю.
— Господа, прошу внимания, — раздался голос администратора ресторана с небольшой эстрады. — Сегодня у нас в гостях супергруппа из Тувы «Хуун-Хуур-Ту», известная не только в России, но и в Америке, Европе, Азии. Убежден, такого вы еще не слышали.
На эстраду вышли четыре мудреца с лицами,
— Вон тот, с длинной ручкой, — сказал он заинтересованной Шарифе, — называется доншпуур, у соседа — бызаанчи, тот, что со струнами из конских волос, — тунгур, дощечка со струной — игил. Кстати, погремушки у них сделаны из сушеных бычьих яиц.
— Спасибо, что просветил, — фыркнула женщина.
Мудрецы невозмутимо устроились на сцене, посмотрели друг на друга и затянули гортанно-горловой речитатив, вызвав оживление в зале. «Хуун-Хуур-Ту» был ансамблем горлового пения и действительно славился удивительным искусством, образованием своим на рубеже веков создав прецедент в мире world music. Слушать певцов и музыкантов было странно: пение завораживало, проникало в подсознание и рождало необычные ощущения и видения. Участники ансамбля свистели соловьем и шипели змеей, булькали горлом, издавали зубами струнный звон, выводили по две, а то и по три мелодические линии зараз, и слушатели замерли, впитывая эти голоса природы, витая в тех мирах, где живут только горние ветры и духи…
Концерт длился всего час с минутами, но подействовал на всех посетителей «Тропиканы» так, что гости ресторана притихли и долго сидели в оцепенении, пока не прошел эффект воздействия. Лишь потом в зале зазвучала другая музыка и начался обычный ресторанный шум.
В половине двенадцатого Шарифа посмотрела на часы и грустно вздохнула.
— Здесь действительно очень хорошо, давно я так не отдыхала, но мне пора идти.
— Какие могут быть возражения.
Никифор подозвал официанта, рассчитался, и они вышли из ресторана в теплую августовскую ночь, окунаясь в неутихавший гул огромного города. Никифор хотел предложить спутнице погулять по набережной, а потом пригласить ее домой к себе на кофе, но не успел. Свернув в Серебряный переулок, они наткнулись на трех мужчин, в одном из которых капитан узнал небритого дядю Шарифы. Его спутниками были мрачного вида бородач явно «кавказской» национальности и долговязый малый с русым чубчиком, одетый в спортивный костюм.
— Я же тебя предупреждал, — сказал небритый негромко, сверкнув глазами, — не лезь к моей племяннице. — Он посмотрел на Шарифу. — Иди домой, потом поговорим.
— Не пойду, — с вызовом ответила чеченка. — Это мой выбор, и я свободная женщина!
— Иди, я сказал!
— Послушайте, уважаемые… — начал Никифор.
— А тебя не спрашивают, — ткнул пальцем ему в грудь чеченец. — Она уже один раз сделала ошибку, выйдя замуж за русского, второй
Никифор посмотрел на Шарифу и увидел дрожащие в ее глазах слезы. Она не хотела подчиняться каким-то варварским законам своего народа и боялась этого, несмотря на гордый и неприступный вид. Это заставило капитана пойти на нестандартный шаг.
— Шари, подожди меня у той арки, — сказал он. — Я поговорю с твоим дядей.
— Нет!
— Не бойся, все будет хорошо, обещаю.
Шарифа с сомнением посмотрела на спокойное лицо Никифора, на дядю и его спутников, снова на Никифора, шагнула к нему, обвила шею рукой, поцеловала и быстро пошла прочь, остановилась под фонарем в полусотне шагов.
— Вот что, ребята, — двинулся к чеченцам Хмель, — давайте поговорим спокойно, без взаимных угроз и оскорблений. Хотя мне это сделать очень трудно: одиннадцать лет назад вы или ваши соотечественники убили моего брата, отрезали ему голову.
— У меня тоже ваши убили брата, — оскалился небритый. — И не мы вас приглашали к себе, вы сами пришли, салих шайтан!
— Ну, это спорный вопрос, — не согласился Никифор. — Если бы мы тогда не пришли, ваша Чечня давно стала бы центром бандитизма… чем она, впрочем, и была. Ты это прекрасно знаешь. И мой брат не был виноват в том, что его послали защищать Россию и, кстати, вас от вас самих же, он был солдатом. Но вы его захватили, пытали, мучили и убили! — Последние слова Никифор произнес сдавленным шепотом, сделав резкое движение кистью руки как клювом.
— Вы тоже убивали наших парней… — снова показал зубы чеченец.
— Но мы не пытали их, не отрезали им яйца и головы! — Хмель остановил жестом попытку небритого продолжать разговор в том же духе, заставил себя успокоиться:
— Давай не будем, приятель, опускаться до перечисления обид. Не хватало, чтобы вы начали угрожать мне здесь, в Москве, где я родился и вырос. Поверь мне на слово, я в состоянии справиться с десятком таких, как ты и твои дружки, у меня очень большая практика, но лучше этого не демонстрировать.
— Что ты его слушаешь, Муртаза? — подал голос малый с чубчиком. — Порежем его немного, он и отстанет от Шарифы.
Никифор покачал головой.
— Ребята, если я веду с вами переговоры, это не значит, что я вас боюсь. Не дай вам бог это проверить! Что касается твоей племянницы, уважаемый, то, во-первых, она живет в свободной стране, во-вторых, она мне нравится. А я не из тех, кто знакомится с женщинами только ради желания переспать. Такое объяснение тебя устраивает?
— Муртаза, он тебя оскорбляет! — с угрозой проговорил долговязый. — Дай я ему врежу… — Он не договорил.
Выпад Никифора пальцем в ключичную ямку был почти незаметен от скорости. Долговязый икнул и осел на асфальт. Бородач и дядя Шарифы посмотрели на него, потом на невозмутимо стоящего капитана, переглянулись.
— Муртаза! — окликнула дядю издали Шарифа, переживающая за Хмеля.
Чеченец оглянулся на нее, о чем-то размышляя, повернулся к Никифору, хотел что-то сказать, но его опередил бородатый тип:
— Уходы отсуда, шакал! Моргнут нэ успэешь, как зарэ-жем!
Никифор с сожалением вздохнул.