Катарсис. Том 2

Головачев Василий Васильевич

Егор уже сталкивался с братьями в прошлом году и знал сволочную натуру обоих, тем более что один из них — Георгий — был когда-то мужем Елизаветы. Встречаться с ними снова Крутову не хотелось, но отвечать отказом на просьбу фермеров помочь — через Осипа — тоже было неправильно, и Егор пообещал деду оказать содействие шурину и его сотрудникам.

Машина миновала Фошню, освещенную фонарями благодаря работающим допоздна киоскам, а вскоре показались первые дворы Ковалей. Без четверти десять Крутов поставил машину под навес во дворе и, испытывая странное чувство вины, вошел в дом, вспоминая высказывание отца Елизаветы, Романа Качалина: жена, как наркотик, нужна каждый день, но в малых дозах. Самому Егору Лиза была нужна «в больших дозах», что

в настоящее время казалось несбыточной мечтой. Лиза словно погасла после войны в Осташкове, похудела так, что на лице остались, казалось, одни только глаза и губы, из дома выходила редко, мало разговаривала и больше сидела на диване в горнице, глядя перед собой прозрачно-зелеными пустыми глазами, уходя сознанием в не доступные никому миры. Оживлялась она, да и то ненадолго, лишь при возвращении Крутова.

Егор обнял на ходу бабу Аксинью, все еще хлопотавшую по дому, кивнул деду Осипу и двум его бородатым гостям, сидевшим на кухне, и прошел в светлицу, встречая нестерпимо светлый, обжигающий, вопрошающий, кроткий, сосредоточенный на каких-то внутренних переживаниях и воспоминаниях взгляд жены. Протянул ей букетик подснежников, купленных еще днем в Жуковке на базаре, опустился перед ней на колени.

— Любушка моя, вот и я.

— Егорша, — медленно проговорила Лиза, поднося цветы к губам, едва заметно улыбнулась. — Ты в своем репертуаре, полковник…

Крутов поцеловал ее пальцы, загоняя тоску и боль поглубже в сердце, поднял ее на руки и стал носить по горнице, приговаривая:

— Стану я, раб Божий Егор Крутов, благословясь, пойду перекрестясь, из избы дверьми, из ворот воротми, выйду в чисто поле, под восточную сторону, под белый день, под красное солнышко, под светел месяц, под частыя звезды, под утренню зорю, стану я перед лесом весенним, покорюсь и помолюсь: дай силы, лес-поле, моей берегине воспрянуть духом, и выйти ангелом, и не бояться никого, не болеть, и взять жизненные соки земли-землицы, и напиться, и вернуться к мужу здоровой и проворной…

На кухне замолчали. В двери появилась лысо-седая голова Осипа, скрылась. Крутов опустил жену на пол, обнял чуть ли не до боли, заглянул в глаза.

— Как ты себя чувствуешь, лебедь заколдованный? Скоро ли полетишь, как раньше?

— Скоро, — ответила Елизавета, снова улыбнувшись еле-еле.

Но глаза ее, просиявшие на миг, когда он дарил ей цветы, снова стали далекими, тоскливо-покорными и чужими.

— Посиди здесь, я сейчас.

Крутов вышел на кухню, жадно выпил кружку сбитня.

— Как жизнь, мужики?

— Революционная ситуация, — пошутил Осип. — Верхи хотят, а низы не могут.

Гости засмеялись. Деду Осипу пошел уже седьмой десяток, а он еще поглядывал на молодиц и держался вполне по-петушиному.

— А у вас как дела, Константин Яковлевич? Что нового?

Один из гостей Осипа, широкий, могучий, грудь колесом, разгладил бороду рукой. Это и был шурин деда, Константин Яковлевич Ковригин, директор фермерского объединения «Рассвет».

— Да что нового, Егор Лукич, все старое. Опять нагрянули лихоимцы-заготовители, експроприаторы, мать их!.. Выгребли все продукты подчистую, а заплатили курам на смех, на зарплату рабочим не хватает. Попробовали мы было угомонить их, да куда там. Семен вот блямбу получил под глаз, а у молодого Касьяна, кажись, два ребра сломали.

Только теперь Крутов обратил внимание на синяк под глазом второго гостя, смущенно приглаживающего волосы. Усмехнулся, подумал, кивнул.

— Дадите мне знать, когда в следующий раз соберетесь выезжать в Жуковку с мясом. Я приеду.

Не слушая благодарных слов, Егор вернулся в горницу, остановился у стола, сглотнул ком в горле. Он не знал, как вывести жену из этого состояния полусна-полуяви, как не знали этого ее мать Степанида и даже ведьма Евдокия Филимоновна, но был убежден, что метод найдется. Волхвы не могли оставить в беде берегиню Витязя… если только не собирались предложить ему новую.

Например, Марию…

Нижний

Новгород

ФЕДОТОВ

После уничтожения базы Российского легиона с лабораторией, создающей психотронное оружие второго поколения, которая была расположена на острове Городомля, на озере Селигер, Ираклий долго колебался, прежде чем решить, куда поехать, и выбрал в конце концов Бийск. На Алтае он родился, провел детство и юность, Алтай он любил и знал, и наконец, там жили его родственники, которые могли ему помочь устроиться.

Однако прожил он в Бийске всего одну неделю. Внезапно до смертельной тоски захотелось увидеть Марию, и Федотов бросил все дела, объявил Сергею Корнееву, который вернулся вместе с ним и продолжал работу в «церковном спецназе», что уезжает, и сорвался в Нижний, откуда на Алтай уже не вернулся.

Мария ждала его. Правда, совсем не так, как он рисовал себе в мечтах, а по-деловому, но все же ждала, чтобы предложить ему возглавить только что созданное частное издательство «Рось», и бывший полковник военной контрразведки согласился, проглотив все возражения. Оставалась надежда, маленькая такая воздушная надежда, что бывший Ходок Предиктора, историк по образованию и писательница по призванию Мария Юрьевна Арсеньева, волей волхвов Предиктора назначенная берегиней Витязя, в миру — Егора Лукича Крутова, когда-нибудь перестанет зависеть от Замысла и превратится в независимую берегиню, защитницу другого Витязя. В идеале — Ираклия Федотова, чего он желал всей душой, пораженный этой женщиной и влюбленный в нее, как мальчишка. Возможно, он не стал бы рассчитывать на развитие отношений с Марией, если бы она сама не давала повода, а главное — из-за отношения самого Крутова, любившего свою жену, Елизавету. Хотя и этот факт не слишком грел душу, потому что Мария не забыла Крутова и забывать не хотела. По одной простой причине: она его любила. И все-таки Ираклий остался в Нижнем Новгороде, надеясь и страшась, завидуя и ревнуя, любя и ненавидя: иногда — Егора, чаще — себя.

Устроиться на новом месте Ираклию также помогла Мария. Ее двоюродный брат, талантливый музыкант, уехал по контракту во Францию, оставив прекрасную четырехкомнатную квартиру на попечение сестры, и Мария предложила Федотову жить в ней, пока он не приобретет собственное жилье.

Постепенно наладился определенный быт, который Ираклий подогнал под свои привычки, связанные с ежедневными занятиями древнетибетской системой психофизического совершенствования лунг-гом, и прогулками-пробежками на свежем воздухе, а главное — наконец-то заработало издательство, выпустив в свет первые три книги, в том числе книгу Марии — фантастический роман «Волхв», и Федотов почувствовал вкус к жизни, подогреваемый близостью любимой женщины, изредка — намеренно или нет, но факт! — вдруг проявлявшей к нему какое-то особое внимание. Она как будто забывала, что на свете существует Егор Крутов, и начинала вести себя с Ираклием так, словно он был ей небезразличен.

При встречах, которые происходили теперь у них регулярно, раз в неделю, они затевали философские споры и вели длинные, сопровождавшиеся тонкой пикировкой, беседы на интересующие обоих темы. Лишь на одну тему отказывалась говорить Мария — о Замысле Предиктора и обо всем, что было с ним связано: о молчании волхвов, об исчезновении деда Спиридона Качалина и об их участии в Сопротивлении. Сказала однажды, вскользь, что все идет своим путем, что Замысел не терпит торопливости и безответственности, что надо просто ждать. И Федотов ждал, гадая, понадобится ли он снова Предиктору или нет, в то время как жизнь продолжалась своим чередом, вокруг все так же происходили негативные явления, вынуждающие бывшего полковника вмешиваться, вспоминать, что он человек боя, и помогать людям выживать. Иногда приходилось защищаться и самому. Один такой эпизод, связанный с новым направлением деятельности Федотова — изданием книг, произошел совсем недавно, в пятницу девятого апреля.