Катастрофа
Шрифт:
— И зачем же тогда его понесло на свидание? — удивился Куприн.
— Азеф объяснил: «Я не хочу умереть, не рассказав правды о моем деле. Я сделаю это для детей. Они должны знать, кем был их отец и почему он так действовал».
— Себя, конечно, считал героем?
— Безусловно! Еще Лев Николаевич писал, что любой преступник или публичная девка всегда находят оправдание своим поступкам. Если они сумеют осудить свои деяния, то рано или поздно они перестанут их совершать.
И вот целых три дня провокатор и его разоблачитель почти
Далее Бунин стал изображать Азефа толстопузым, самодовольным, говорящим хриплым голосом:
«Да, не скрываю, я выдавал товарищей из организации. А как же? Это было нужно для высших целей. Ведь каждый из них, вступая в нашу организацию, уже почти обрекал себя на гибель. И когда я посылал их на жертвенное заклание, они тоже служили нашему делу — освобождению трудящихся».
«Что вы имеете в виду?» — строго спрашивает Бурцев.
Толстой с Куприным невольно улыбнулись. Так ловко Бунин изобразил маленького сутулого и ядовитого «Дон-Кихота русской революции», как называли Бурцева газеты.
Бунин продолжал великолепно разыгрывать роли:
«Я скорблю об их прекрасных жизнях. Но пусть мои товарищи спокойно спят в земле сырой. Выдавая их полиции, я в то же время организовывал убийства ненавистного Плеве, царского отпрыска великого князя Сергея Александровича, покушение на самого Николая Кровавого».
После этого Бунин стал рассказывать от своего лица:
— Бурцев с Азефом официанту заказ сделали. Разоблачитель взял бифштекс, предатель, отправивший на виселицу немало людей, глотал пустой картофель.
«Я вегетарианец, — скромно опустил он глаза. — Стыдно поедать трупы животных. Барашек тоже хочет жить».
Вскоре два врага мирно пожали друг другу руки: борьба, по их мнению, закончилась. Вничью. Горы трупов? Тысячи исковерканных судеб? Революционеры о жертвах не думают.
Чуть прежде легко впорхнувшая в гостиную воздушная и насмешливая Тэффи вступила в разговор:
— Это прекрасно — «борьба закончилась»! Как за карточным столиком — посидели, поразвлекались и с миром разошлись, каждый остался при своих деньгах. Вот чем эмиграция красна. Эсеры, кадеты, октябристы, анархисты, террористы, губернаторы — все в кучке, все едят борщ из одних тарелок. На чужбине забыты былые схватки, а выпили на «ты» и нежными голосами удивляются:
— Как, неужто я в тебя, душа-человек, бомбу в Киеве бросал?
— Какие пустяки, не стоит беспокоиться. Ну, с кем не бывает. Мне, как губернатору, на тебя твой же руководитель партии донес. Мы, изволь припомнить, тебя арестовали и в Сибирь отправили…
— А я бежал и опять бомбу приготовил.
— Ловкий был, тебя по всей империи искали, да где уж нам!
— Да, сударь мой, весело мы пожили. Дети и внуки завидовать будут. Надо в мемуарах отразить!
—
— Поздравляю! Я сегодня полковника Хабибулина встретил, помнишь, того самого, что следователем в прокуратуре служил отечеству, так он из мясной лавки нес кошачьи обрезки. Говорит, если встать пораньше, то можно достать в Латинском квартале. Хорошо живем! Не то, что в Совдепии, сидят там голодные и униженные. А у нас тут — Европа!
4
…Вечер прошел весьма мило. Сначала играла на рояле жена хозяина. Потом явился Михаил Вавич — красавец, сиявший радостью.
— Вчера вы, господа, в зале Гаво выступали, а сегодня был мой вечер. Вместе с моей очаровательной Ирой Линской — позвольте представить ее тем, кто еще не имел ни с чем не сравнимого счастья слышать ее божественное сопрано.
— Мы пели дуэтом! — улыбнулась двумя рядами белоснежных зубов Линская, высокогрудая блондинка с царственной осанкой.
— Как же, я отлично помню вас, — живо произнес Бунин. — Я несколько раз слушал ваше пение. И в Москве, и в Петербурге.
— Очень польщена! — Линская наградила собеседника еще одной очаровательной улыбкой.
— И что вы пели сегодня?
— Романсы и цыганские песни. Больше пел Михаил Иванович, ведь вечер был его.
— Тогда, господа, по бокалу шампанского! За ваш сегодняшний успех!
— И за ваш вчерашний, и за все будущие — на наши и ваши! — бодро произнес Вавич, и все осушили бокалы.
Вечер венчали прошибавшие слезу песни Вавича:
Запрягу я тройку борзых Темно-карих лошадей. И помчусь я в ночь морозну Прямо к Любушке своей.Со второго куплета вступила Линская:
По привычке кони знают, Где сударушка живет. Снег копытами взбивают, Ямщик песенку поет…Вдруг припомнилась Бунину давняя новогодняя ночь в Москве, мороз, яркий диск луны, Мясницкая, вся покрытая снежной пеленой, и милая спутница — гимназистка из Кронштадта. Столько лет прошло, а сердце не может забыть ни ту ночь, ни ту любовь… Господи, зачем ты наказал людей способностью помнить? «Там, в полях, на погосте…»