Катастрофа
Шрифт:
Мнения разошлись, спор делался жарче, но никто не мог доказать своей правоты, ибо еще не было нот сюиты.
— О чем шумим! — сказал я и сел за рояль. Я свободно играл ее любые эпизоды, мог и полностью исполнить.
Гольденвейзер, Римский-Корсаков и другие глядели на меня как на восьмое чудо света. Я по сей день считаю, что на память воспроизвести мелодию — дело простое…
— Когда Бог дал талант! — закончил увлекательный сюжет Бунин.
* * *
Не обошел Бог талантом
Но обладание этим талантом мало служило обогащению писателя.
На следующее утро, после очередного приема гостей, Вера Николаевна мучительно ломала голову: как прокормить разросшееся семейство.
В ее бесхитростных дневниках, как тяжелый вздох, постоянно звучат слова о бесконечной, беспрерывной, гнетущей бедности. Нет денег, чтобы съездить в Париж, нет их на новое платье, нет их порой даже на кусок дешевого козьего сыра.
Когда приходил гонорар за выход книги на английском или французском языках, или за публикацию рассказа в «Современных записках», или за новую книгу — эти франки тут же уходили на оплату долгов или на покупку обуви для Галины и Зурова.
— Они молодые, им надо на люди выйти! — говорил Бунин, утешая жену. — Не повезло тебе, Вера! Вышла замуж за какого-то Бунина…
Та не выдержала:
— А ты на мои туфли посмотри — одни заплатки! Но ты прав — я ведь жена самого Бунина!
Довод был сильным.
Бунин долго и жалостливо глядел на жену ясными синими глазами, потом сочувственно произносил:
— Ты права! На той неделе должны быть какие-то деньги от Поволоцкого, купим туфли!
Потом, после паузы — внушительно:
— Когда получу Нобелевскую премию, то куплю тебе норковое манто от Солдатского!
Вера Николаевна глубоко вздыхала и говорила:
— Бог с ним, с манто. Да и с туфлями потерплю. Отдам свои еще раз в починку. В кредит. Тебе, Ян, надо новые брюки купить, а то они совсем истончились. Сзади ты похож на рентгеновский снимок. Особенно на просвет.
Чтобы закончить эту тему бедности, приведу лишь единственную из множества подобных записей Веры Николаевны в дневнике за 26 мая 1933 года: «Кризис полный, даже нет чернил— буквально на донышке, да и полтинночки у меня на донышке…»
Но вечером, как всегда, на столе стоял ужин.
Садясь за стол, Бунин с аппетитом потирал руки:
— Слава хорошо, но рюмка водки под огурчик — еще лучше!
2
9 ноября 1933 года, в день и час присуждения нобелевских премий, Бунин вместе с Галиной отправился в синематограф. Шла какая-то веселая чепуха под названием «Бэби». В одной из главных ролей — красавица Киса Куприна, дочь писателя.
Как это ни удивительно, но Бунин совершенно забылся в темном зале, следя за перипетиями
Но поводы для беспокойства были. По регламенту более трех лет выставлять одну и ту же кандидатуру нельзя.
Так как Бунин два предыдущих года был забаллотирован, то эта попытка была последней. Еще ни один русский писатель не был награжден лаврами Нобеля.
Как бы гостеприимны французы, да и все остальные народы, где разместились русские беженцы, ни были, но повсюду к эмигрантам было чуть заметное, но реально существовавшее пренебрежительное отношение. (Уверен, оно есть и нынче.)
Все были дома, русские — всего лишь в гостях, в гостях затянувшихся.
К тому же русских никто не звал, они пришли сами.
Характеры были трудные, сами о себе думали много, даже забывали, что они не хозяева — всего лишь временные постояльцы.
…Вдруг дверь в зал чуть приоткрылась, узкий луч света заскользил в проходе. Зуров, обнаружив Бунина, сказал громче, чем принято:
— Телефон из Стокгольма!
Бунин даже вздохнул.
Он поднялся, отправился домой. Он все понял. И удивительно: не испытал особой радости.
Лишь чувство сожаления: не досмотрел, как дальше будет играть Киса. И еще — явственное ощущение нереальности всего происходящего, словно сейчас ему скажут: извините, это ошибка. Премия не вам, а Горькому. Тоже известный писатель.
Из-за поворота открылся его дом. Всегда в эту пору тихий и полутемный, затерянный среди пустынных оливковых садов, покрывающих крутые скаты Граса, сейчас дом светится всеми окнами…
— Вот оно! — произнес вслух Бунин. — Вот как это бывает — всемирное признание.
Кругом царил мрак. Галина не увидела, лишь по дрогнувшему голосу спутника поняла: он плачет.
* * *
Как из-под земли вырастают фотографы, приходят с цветами и шампанским соседи, бесконечно трещит телефон, на стол сыпятся телеграммы — со всех концов мира («кроме Советского Союза», — с горечью позже отметит юбиляр), и журналисты, журналисты. Десятки вопросов:
— Как давно вы из России?
— Эмигрант с начала двадцатого года.
— Думаете ли вы теперь туда возвратиться?
— Бог мой, почему же я теперь могу туда возвратиться?
— Правда ли, что вы первый русский писатель, удостоенный премии Нобеля?
— Правда!
— Правда ли, что она предлагалась в свое время Толстому и тот от нее отказался?
Глупый вопрос, потому что на него надо долго отвечать. Да, Толстого в девятьсот восьмом году представили к премии (к 80-летию), но он обратился в нобелевский комитет с просьбой его не награждать.
— У вас есть знакомства в Шведской академии?