Катастрофа
Шрифт:
Мы простились. Больше я ее не встречал. Вот еще одно погибшее по милости большевиков создание!
— Как богата ваша жизнь всякого рода приключениями, Иван Алексеевич!
— Почти во всякой жизни много замечательного, только не всякий это умеет не то что ценить, но даже заметить. Вот вы сказали «Иван Алексеевич». А ведь меня случайно Иваном назвали.
При крещении решили меня наречь Филиппом. Священник уже стоял у купели. Нянька бросилась в ноги матери:
— Это что делают! Разве для барчука это имя? Плотника- пропойцу тоже Филиппом зовут.
Так нянька и плотник спасли меня.
Второпях назвали первым пришедшим
Ведь замешкайся няня — и назывался бы я «Филипп Бунин». Тьфу, как «филипповская булочная»! Из такого гнусного созвучия, вероятно, я и печататься никогда бы не стал. Наверное, по сей причине не могу терпеть букву Ф. Попробуйте найти в моих писаниях действующее лицо, в имени которого есть Ф! Не найдете, не утруждайтесь.
Кстати, об именах. Наш род древний, значится в шестой родословной книге дворянства. Но как-то гулял я по Одессе и наткнулся на вывеску «Пекарня Сруля Бунина»! Каково?
— Мне порой, Иван Алексеевич, трудно представить, что вы дружили с Чеховым, переписывались с Толстым. Ведь это совсем другая эпоха! Толстой ребенком видел самого Пушкина!
Иван Алексеевич рассмеялся:
— Это еще что! Помню действительно потрясающую встречу. Я только-только был избран в академики и новичком приехал на заседание. Сел за большой, покрытый зеленым сукном стол. Около меня осталось пустовать место.
Заседание началось, и тогда двери распахнулись и вприпрыжку вбежал хилый, сгорбленный старичок, опиравшийся на костыль. Ну, истинно живые мощи! Я не знал, кто это, но выяснилось — это знаменитый физик и химик Николай Николаевич Бекетов, родившийся во времена, когда Пушкин был еще молодой. Я поразился его одеянием — какой-то странный белый балахон, похожий на ночную сорочку.
Впрочем, сей странный туалет никого не смутил: почет ему был оказан чрезвычайный. Все приветствовали его стоя.
Проковыляв по конференц-залу, академик уселся со мною рядом.
Надо сказать, что в Академии мы были чрезвычайно вежливы и почтительны, иначе, как «ваше превосходительство», друг друга не называли.
Старичок мой прищурился, кашлянул и наклонился ко мне: «Опоздал я сегодня — страшный на дворе дождь. А помните, ваше превосходительство, точно такой же ливень был, когда мы хоронили Ивана Андреевича. Промок тогда я и простудился… А вы?»
Можете представить мое состояние: Бекетов говорил о похоронах Крылова, а они состоялись в 1844 году.
4
Над Грасом бушует натура. С жутким грохотом разламывают небосвод фиолетовые молнии, обвально низвергаются на землю водные потопы. Вдоль дороги, круто спускающейся с горы мимо «Жаннет», бурно пенится ручей.
Иван Алексеевич, забиравшийся на гору, где стоит его жилище, продрогший, тяжело дышащий, вдруг распрямляется и начинает декламировать:
Дробясь о мрачные скалы, Шумят и пенятся валы, И ропщет бор…— Удивительно хорошо! — с восторгом произносит Бунин. — Невозможно сказать ярче и короче. Каждый раз, вспоминая какие-нибудь
Должно быть, есть в природе вещи, о которых мы даже не догадываемся. А то как же могло случиться, что какой-то негодяй неизвестными путями и неизвестно зачем проникает в Россию, делается родственником Пушкина, а затем убивает его. Нет, умом такое понять невозможно!
Бахрах вдруг тихо произнес:
На ветви сосны преклоненной, Бывало, ранний ветерок Над этой урною смиренной Качал таинственный венок…Бунин с вдохновением подхватил:
Бывало, в поздние досуги Сюда ходили две подруги, И на могиле, при луне, Обнявшись, плакали оне.— Это из седьмой главы «Онегина». Мало кто знает эти прелестные строки Пушкина, помнят лишь то, что в гимназии учили, или строфы, на кои музыка положена. Вот Вера Николаевна любит напевать — «Гонимы вешними лучами». Об опере «Евгений Онегин» не говорю, да там многие строки в угоду либретто искажены. Но все-таки Пушкина помнят. Зато сколько других прекрасных поэтов — и ни четверостишия! Тот же Державин…
И Бунин раскатистым голосом продекламировал:
На темно-голубом эфире Златая плавала луна: В серебряной своей порфире Блистаючи с высот, она Сквозь окна дом мой освещала И палевым своим лучом Златые стекла рисовала…К восторгу Бунина, едва сдерживавшегося, чтобы в порыве чувств не обнять собеседника, Бахрах продолжал:
На лаковом полу моем. Сон томною своей рукою Мечты различны рассыпал…— Здорово этот татарин сочинил! Без него и Пушкина не было бы. Державина у нас все-таки не ценят так, как он того заслуживает. Поэт совершенно изумительный! Ведь это надо так сказать: «Палевый луч луны»! Лучше не придумаешь.