Катастрофа
Шрифт:
Прекрасный поэт, замечательный век! Какая удивительная судьба — десять лет пребывал в солдатском звании, с ворами и шулерами общался — и вот вам! — взлетел на самую вершину государственной власти: сенатор, министр, кавалер высших наград. Любимец императрицы!
Конечно, и времена другие были, золотые, не то что нынешние — даже правители выродились в уродов вроде Гитлера или Муссолини. Да и народец сам, думаю, обмельчал. Запал не тот, что лет двести назад!
Эх, Аля, и песни были порядочные! — Бунин вдруг грянул на всю округу, заглушая разбушевавшиеся стихии, а Бахрах ладно поддержал:
ГромВ окнах «Жаннет» зеленовато засветились огоньки: там собирались на вечерний чай.
5
Гром победы все чаще долетал до Граса.
Жарким полднем 25 августа сорок четвертого года, когда сухой ветер с востока шевелил листья пальм и платанов, Бунин лежал в саду, развалившись в плетеном кресле и полной грудью вдыхая запах трав, цветов и хвои. Над его головой, отбрасывая тень, густо разросся куст гелиотропа.
Рядом, на таком же кресле, возлежал Бахрах, внимательно слушавший патрона.
— Чтобы стать настоящим писателем, следует позабыть о многих мирских радостях. Необходимо с головой уйти в работу.
Когда-то Толстой мне говорил, — и Бунин стал изображать чуть шамкающую речь великого старца: «Вы думаете, мне хочется работать? Вовсе нет, порой силком усаживаю себя за стол. С семи утра и до полдня обязательно работаю. Иначе нельзя!»
Вот почему многие талантливые от природы литераторы вянут, не хватает им терпения. К примеру, вы сами, Аля. Ведь у вас способности критика просто блестящие, вы умеете точно подметить особенности чужой писательской манеры, в мягкой и необидной форме указать на недостатки — это мало кому дано. Но вы неусидчивы. То гоняетесь за какой-то красавицей по имени Нина, то меряете концы до Ниццы — к своему другу Жиду…
— Куда сейчас писать?
— В тот же «Новый журнал»…
Этот творческий разговор был прерван истошным криком Веры Николаевны, со страшным стуком распахнувшей дверь дома:
— Париж взят!
…Целый час Бунин не отходил от «Дюкрета». Ставшая вновь свободной от гитлеровцев, парижская радиостанция без конца повторяла сенсационные подробности: пятьдесят тысяч бойцов Сопротивления при поддержке парижан «овладели французской столицей, нацисты спасаются бегством»!
— Аля, пошли в нашу незапланированную прогулку! — воскликнул, сияя счастьем, Бунин. — Верочка, милая, дай нам… ну, ту заначку. Сама понимаешь, такое замечательное событие надо отпраздновать!
Они спустились в город. Здесь вовсю шло ликование. Песни, смех, танцы — повсюду, на каждом шагу.
Бунина сразу узнали. Какая-то красавица в расшитой цветами юбке громко крикнула:
— Вив ля Русси, вив Сталин! —
Лауреат расцвел еще больше:
— Ах, хороша! Мне бы десяток лет скинуть, не ушла бы она от меня! Пора пропустить по рюмочке.
Он толкнул старинную дубовую дверь, и спутники очутились в приятной сумрачной прохладе. Знакомый хозяин кабачка, куда в лучшие годы Бунин частенько наведывался, стал тискать его в объятиях, упираясь в писателя большим животом, опоясанным синим передником:
— Какую рюмочку, мсье лауреат! Спрячьте ваши франки. Сегодня все бесплатно, сегодня угощаю я сам!
…Праздник вышел славным.
Бахрах нежно поддерживал патрона, стремившегося ступать твердо. Тот громко и колоратурно распевал ставшую любимой песню «Гром победы», затем «Взвейтесь, соколы, орлами», а на близких подступах к «Жаннет» вдруг перешедшего на почти забытое, петое в голодной и страшной Москве восемнадцатого года у Станиславского (уже шесть лет лежавшего на Новодевичьем) «Боже, царя храни…».
Хотя, на поверхностный взгляд, этот чудесный гимн никакой связи с нынешним праздником не имел.
6
— В Париж! На Яшкинскую улицу желаю! — то и дело повторял теперь Бунин.
Но на берега Сены пока попасть было сложно, по крайней мере, по двум причинам.
Отступая, немцы взорвали все мосты, какие не успели разрушить английские и американские летчики. Так что железнодорожное сообщение было восстановлено не сразу.
Другая причина — в бунинской квартире временно поселился некто со звучной фамилией Граф. И пока что он не мог (или не хотел) покидать обжитое уже помещение.
И когда в конце октября железная дорога вдоль побережья заработала, пришла трогательная минута прощания — Бахрах двинулся в Париж.
— Прощайте, мой друг! У меня ощущение, что мы с вами прожили под крышей «Жаннет» не четыре года, а целую жизнь.
Они «пропустили на посошок» по маленькой рюмке спирта, разведенного малиновым сиропом, еще раз обнялись. На этот раз, с глазами полными слез, Бахрах сдавленным голосом проговорил:
— Спасибо, за все спасибо…
— Это вам, Александр Васильевич, за все спасибо! Вы скрасили эти страшные годы.
Через три дня, окольным путем, Бахрах добрался до столицы.
Бунину предстояло провести в Грасе еще одну холодную и скучную зиму.
ПИСЬМА
1
И. А. Бунин — В. Ф. Зеелеру, Грас [13]
29. XII. 1943
Дорогой друг, дорогой милый великан, только нынче получил ваше письмо от 21-го — письма ходят теперь медленно! Очень благодарим за посылку — очень тронуты вашей добротой, вашими заботами!
13
Оригиналы писем находятся в Отделе рукописей Государственной библиотеки имени В. И. Ленина, в Русском архиве Иэльского университета и собрании автора.