Катастрофа
Шрифт:
— Владимир Ильич, — забеспокоилась Крупская, — не снимай шапку! Простудишься. В два счета!
Ленин не отвечал.
Наконец, забравшись в салон-вагон, Бонч-Бруевич приказал начальнику станции:
— Поезд немедленно отправлять!
Затемненные вагоны, лязгнув буферами, тихо покатили.
Усиленная охрана разместилась по всему поезду. Специальный комиссар с бойцами сели в тамбуре паровоза — для контроля за машинистом.
— Что же, мы так и будем находиться в этой кромешной тьме? — заволновался Ленин, боявшийся неосвещенных помещений.
—
Усиливая ход, поезд пошел на Любань.
И вот вспыхнул яркий свет, осветив зеркала, хрустальные люстры, мягкие кожаные диваны, буфет с закусками и бутылками. Окна были плотно зашторены.
Официанты уставили столы холодными закусками. Начался ужин.
Ленин, расставшийся со страхом, шутил, смеялся, то и дело подливал вино Дзержинскому и Крупской:
— Коллекционное, из подвалов Абрау-Дюрсо!
Дзержинский вежливо отказывался, Крупская пила и приговаривала:
— Пьем да посуду бьем, а кому не мило, того в рыло!
Бонч-Бруевич хохотал. Сталин молча жевал с каменным лицом. Дзержинский с трудом удерживал презрительную улыбку. Двое последних терпеть не могли жену вождя.
Ленин, закончив ужин, сел играть с Каменевым в шахматы.
— Лев Борисович, ты ловко разыграл отказанный ферзевый гамбит! — с досадой поморщился Ильич.
— Капабланка в твоей позиции, Ильич, сдается! — нахально улыбнулся Каменев.
Ленин, задумчиво, по привычке почесывая мизинцем лысину, слушал бахвальство старого партийного друга и напряженно считал варианты.
Дзержинский углубился в какую-то старинную книгу в полукожаном переплете.
— Что читаете, Феликс Эдмундович? — заинтересовалась Крупская.
— Выписал из библиотеки «Путеводитель по Москве и ее окрестностям». Вышел в 1872 году.
— Какая полувековая древность! Что там может быть полезного?
— Интересные очерки об истории города, о традициях и обычаях.
— Эту «большую деревню» следует разрушить и возвести город новый, большевистский, — решительно произнесла Крупская. — Нам это — в два счета!
5
К судьбе Дзержинского более всего подходила русская поговорка «Коготок увяз, всей птичке пропасть». Сын мелкого шляхтича, он еще в самом нежном возрасте почувствовал не по- детски страстное влечение к Богу, желание служить ему. Монастырская келья не привлекала воображение ребенка — это естественно. Нескромные мысли порой приходили ему в голову, и маленький Феликс не отгонял — лелеял их. Он хотел стать неким мессией, который сумеет объяснить людям, что жить следует по справедливости, никого не обижать, кормить голодных, согревать душевным теплом убогих и несчастных. То-то бы на земле наступило Царство Небесное, и прославили имя его, гимназиста из Вильно! Он очень хотел стать великим, и некий тайный голос убеждал его, что славы он достигнет.
Он действительно был по своей натуре добрым ребенком. Заметив
В 1894 году, когда Дзержинский учился в седьмом классе гимназии, впечатлительному мальчику попалась в руки книга, которая в те годы многих честных людей сбила с толку, — «Капитал» Карла Маркса. Подсунули ее, вероятно, социал-демократы, которых тогда развелось великое множество.
Соблазнили Феликса легкие пути к всеобщему процветанию, вступил Феликс в кружок революционеров. Позже, уже в советское время, он писал в своей автобиографии. «Там меня в 95-м г. и окрестили Яцеком. Из гимназии выхожу сам, добровольно в 96-м г., считая, что за верой должны следовать дела…»И бросился Яцек проповедовать не слово Божье, а пагубные марксовы идеи. Забавно, что агитировал он в местах необычных: на вечеринках, свадьбах, в кабаках — там, где шумно, пьяно, весело.
Как он там пропагандировал — одному Богу известно, но в конце концов в 1898 году 21-летний Дзержинский впервые отправился в ссылку — на три года в Вятскую губернию. (В это же время Ленин, сидя в тюрьме и обложившись книгами, заканчивал свой первый капитальный труд, не потерявший поныне исторический и статистический интерес, — «Развитие капитализма в России».)
С той поры Дзержинский, обладавший, по его собственному признанию, «строптивым характером» (прекрасное достоинство— уметь сказать о себе с улыбкой!), без конца вступавший в перебранки с товарищами по борьбе или застолью, с охранниками и всеми начальниками, вынес бесчисленное множество арестов, тюрем и ссылок.
Февраль 1917 года застал его в Московском централе. Временное правительство Дзержинского освободило — себе и России на голову. Яцек, едва оказался вне стен замка, бросился с маниакальной одержимостью свергать это самое правительство. А кого еще? Царя ведь на троне уже не было, а необходимость «бороться» и вера в социализм по Марксу сохранялись.
После октября семнадцатого «карающий меч революции» (выражение Л.Д. Троцкого), уже окрещенный Железным Феликсом, возглавил Всероссийский чрезвычайный комитет.
Летом 1918 года Феликс снизошел к просьбам беспартийных журналистов и встретился с ними.
Десятки вопросов сводились к одному:
— Не допускает ли глава ЧК мысли, что его организация уничтожает невиновных?
Дзержинский недоуменно развел руки:
— Уважаемые журналисты забывают, что чека — не суд присяжных. Она — защита революции, как, скажем, Красная Армия. И как Красная Армия не может считаться с тем, что в гражданской войне принесет ущерб частным лицам, так и чека должна бороться и побеждать врага, даже если ее меч падает на невинных граждан. Это беда, но беда неизбежная!